Пантелеймон Романов - Русь. Том II

— Да Гвоздев же!

Гучков, переговорив с Гвоздевым, подошёл к столу и позвонил.

Собрание началось.

Но в это время на левой стороне рядов встали несколько человек и потребовали слова для внеочередного заявления.

Гучков, держа звонок в руке, смотрел сонно на них, ничего не отвечая.

— До тех пор, пока нам не дадут слова, мы открыть собрания не дадим! — крикнул один из них.

На левой стороне застучали ногами и стульями.

— Вот эта сторона, — сказал Гучков, указав на спокойно сидевшую правую сторону, — показывает, как надо вести себя на заседании.

Потом, сев, скучливым голосом предоставил требуемое слово.

Все, повернув головы, слушали, как представитель большевиков, перегнув бумажку на пальце, читал декларацию, в которой вторичное собрание выборщиков считалось фальсифицированием мнения петербургского пролетариата, заявлялось о резком осуждении мировой войны и о невозможности для пролетариата входить в те организации, которые ставят своей целью спасение страны на костях рабочих и крестьян.

Гучков всё с тем же скучливым видом, точно он уже наперёд знал всё, что эти люди имеют заявить, смотрел на читавшего, повёртывая рукой с обручальным кольцом крышечку от чернильницы, а иногда обращался к Гвоздеву.

— «С кучкой самозванцев, сторговавшихся с буржуазией, мы поведём упорную борьбу!» — выкрикнул читавший последнюю фразу, обращая свой голос к сидевшим за столом Гвоздеву и Гучкову, которые в это время о чём-то говорили.

Они подняли головы только тогда, когда почти половина собравшихся, двигая стульями, направлялась к выходу.

Гучков всё с тем же безразличным видом смотрел вслед уходившим. В зале стоял шум, пронзительно свистели, кричали.

Взявший слово Гвоздев сказал, что все силы сейчас должны быть направлены на борьбу с германцами и царизмом, но что социальная революция в настоящее время не на очереди. Пока что власть должна из рук правительства перейти в руки буржуазии…

Слева послышался иронический смех, другой голос так же иронически сказал:

— Браво!

— Мы накануне буржуазной революции, — продолжал Гвоздев, опираясь на стол ладонями вывернутых рук, — и должны отнестись к ней сознательно.

После нескольких речей, часто сопровождавшихся восклицаниями или смехом с мест, был поставлен вопрос: избирать или не избирать представителей в военно-промышленные комитеты.

Сидевшие в рядах подняли руки. Счётчики с двух сторон пошли считать. Потом подошли к столу президиума.

— За избрание девяносто пять человек при восьми воздержавшихся, — объявил Гвоздев, встав за столом.

Участие рабочих в военно-промышленных комитетах было решено.

Перед рождеством Алексей Степанович был выпущен. Его продержали главным образом за оскорбление лица, арестовавшего его, но политических улик против него не было никаких. Поэтому Маша, не боясь провала своего кружка, носила ему передачу и под конец ходила к нему в тюрьму на свидания.

И то обстоятельство, что ей приходилось заботиться об этом человеке, победило в ней необъяснимое отталкивание, какое у неё было вначале по отношению к Алексею Степановичу. Оно сменилось чувством дружеской и материнской заботы. Прежде она не могла сказать с ним ни одного слова, в котором выражалась бы какая-то интимность. Тут же она поневоле, чтобы не вызвать подозрений у администрации, говорила те слова, какие должна говорить любящая женщина.

— Я живу только ожиданием той минуты, когда я опять буду с тобой, — сказал ей один раз Алексей Степанович.

И Маша не знала, говорит ли он это для вида, или у него уже проявилась смелость говорить ей то, что он чувствует.

И вот, когда теперь Алексея Степановича выпустили, Маша вместе с радостью за него почувствовала испуг при мысли о том, как она встретится с ним наедине?

Она терялась и не знала, что делать; нервы были напряжены до крайности.

Алексей Степанович должен был придти к ней на другой день по выходе из тюрьмы. И Маша, боявшаяся, что эта встреча может выйти для обоих тяжёлой, в то же время не могла удержать в себе желания женщины сделать всё красивее для этой встречи. Она даже вымыла голову, чтобы волосы были мягкие и пушистые. Она часто замечала, что Алексей Степанович украдкой смотрел на её волосы. Надела то платье, какое он особенно любил, — юбку с чёрным сарафаном и бретельками на плечах белой блузки.

Он обещал придти ровно в восемь. Она знала его точность и со страхом смотрела, как стрелка подходит к восьми. Сейчас должен был раздаться звонок. А она всё ещё не могла представить, как произойдёт эта встреча. У неё уже не было ничего, кроме боязни позорной неловкости. Чтобы разрядить чувство ожидания, она занялась уборкой, поставила чайник. Вдруг она с испугом посмотрела на часы. Стрелка перешла уже за девять… Вот уже четверть, наконец половина десятого, а его нет. В эту минуту у неё прошла уже боязнь неловкости, вместо неё был один только страх при мысли, что случилось что-то. Она уже не могла усидеть спокойно на месте, вставала, ходила по комнате, подходила к передней, напряжённо прислушивалась, не раздадутся ли по лестнице шаги.

Ничего не было слышно.

Потом подходила к окну и, отодвинув штору, старалась заглянуть на улицу к подъезду.

При этом сама слышала, как бьётся её сердце и стучит в висках.

Вдруг в передней задребезжал звонок. Маша остановилась, чтобы удержать сердцебиение, потом бросилась в переднюю, чтобы обхватить руками шею человека, который со всей очевидностью стал дорог ей, и вдруг с ужасом отшатнулась…

На пороге перед ней стоял неизвестный в серой шинели, бледный, с ввалившимися щеками и давно не бритый.

Это был её муж Дмитрий Черняк.

Отшатнувшись, Маша как бы сама испугалась своего движения и, вскрикнув: «Милый! Жив?» — бросилась к нему на шею.

Черняк, странный, изменившийся, держал её в своих руках и, как бы не веря себе, спрашивал:

— Неужели рада? Неужели ещё любишь меня?

И Маша в порыве чувства к близкому человеку, мнимую гибель которого она неожиданно для себя так глубоко переживала, хотела со всей силой нахлынувшего чувства крикнуть, что она любит его, что она никогда не может забыть его, своего р о д н о г о.

Но в этот момент за его спиной она увидела входившего в раскрытую дверь Алексея Степановича.

И вместо горячего, самозабвенного восклицания она только сказала:

— Какое счастье, какая неожиданность…

И сняла руки с плеч, не успев обнять мужа.

— А вот и другой спасённый!.. Это наш товарищ по партии, только что выпущенный из тюрьмы, а это… мой муж. Познакомьтесь. Да что же ты не раздеваешься? Раздевайся скорее!

Черняк закусил губы, но потом с неловкой улыбкой шутливо сказал: