Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Размягчённое настроение толпы требовало проявления самых хороших, самых взволнованных чувств. Не хотелось никаких сомнений, никакого недоброжелательства. Около ворот на тумбу вскочил человек в чёрной шляпе, пальто и чёрной косоворотке и крикнул, подняв руку:

— Товарищи!

Все жадно повернулись к нему.

— Товарищи! Рано торжествовать, революция только начинается… Надо зорко смотреть за врагами…

Толпе это не понравилось. Ей как бы не хотелось ни в чём сомневаться в этот праздник и делать какие-то усилия, разбивать охватившие её чувства. И потому скоро послышались отдельные выкрики.

— У вас начинается, а у нас уж кончилась! — возразил высокий студент с раздражением.

— Есть такие люди, которые ничего не чувствуют, им бы только сеять рознь и тревогу, — говорила какая-то дама в шляпке, только что восторженно приветствовавшая оратора за косоворотку.

— Царь ещё на свободе!.. — выкрикивал оратор. — Пока не казнили главного злодея…

Но тут уже поднялись со всех сторон негодующие крики:

— Крови захотелось?… Как не стыдно! Довольно! Долой!

— Помещики и капиталисты захватывают власть, товарищи! — выкрикивал оратор, напрягая изо всех сил голос, стараясь перекричать толпу, но поскользнулся и, соскочив с тумбы, хотел опять вскочить, но ему не дали.

— Довольно! — кричали со всех сторон.

— Какое чувство! Как все охвачены одним порывом! — говорил какой-то господин в котелке, оглядываясь по сторонам горящими от возбуждения глазами. — Как достойно держит себя народ!

Всем хотелось быть друг с другом вежливыми, предупредительными, как будто каждый стремился показать, что, несмотря на крушение полицейских рогаток и запретов, они держатся на высоте гражданского и человеческого достоинства, не нуждаясь ни в каких охранителях порядка.

— Один момент, и всё переродилось, — говорили около ворот дамы и мужчины. — Едва только гнёт деспотизма оказался сброшенным, как все, даже самые простые люди, солдаты, стали совсем другими.

Да, великое чудо, великий час истории пробил.

Когда надежда на подавление революции у думских властей совершенно рухнула, и когда самим же ещё приходилось посылать депутатов брать Петропавловскую крепость, продолжавшую оставаться верной царю, необходимо было подумать о власти.

В самом деле, все надежды на верные войска с фронта, на решительного генерала, наконец, на отречение царя в пользу Михаила не оправдались, значит, надо было не потерять авторитета у масс и ввести их в русло нормальной жизни и порядка. Причём было особенно трудно и непривычно чувствовать себя в этой роли. Родзянко, например, приходилось среди своих держаться так, чтобы ни у кого не было и тени подозрения, что он изменил себе и своему долгу, что он перешёл на сторону революции. И в то же время, когда он выходил к народу и войскам, нужно было держать себя так, чтобы у революционного народа не было и тени подозрения, что он сторонится революции.

Мало того, нужно было проявить всю силу революционного пафоса, чтобы не обмануть ожиданий народа, жаждавшего ярких, зажигательных слов, и не охладить его чувств.

Настроение общества было таково, что оно требовало всего самого возвышенного, прекрасного, и нужно было выбрать таких министров, которые соответствовали бы высокой настроенности либерального общества и пользовались бы доверием его. И опять лишний раз спохватились, что не предусмотрели этого, и пришлось наспех, где-то в тесной комнате, на уголке стола, среди приходящих и уходящих посетителей, с напряжением до головной боли собирать людей, которых жаждало общество увидеть у власти.

Причём на первых же шагах оказалось таких только двое или трое, а больше никак не могли набрать и уже записывали по подсказкам, иногда покачивая головами. Но главой правительства — князем Львовым — были все довольны. Хотя относительно доверия масс здесь было несколько сомнительно по той причине, что никто из народа его не знал, даже имени такого не слыхали, но за избрание говорило то, что его перед отречением назначил сам царь, и то, что это был идеальнейший, честнейший и гуманнейший человек.

Назначение его царём расценивалось как символ преемственности власти. Выходило так, что власть в сущности не революционная, а самая наизаконнейшая, поставленная монархом, и поддерживать такую власть сам Бог повелел даже и честнейшим монархистам. И когда незнавшие спрашивали, кто такой князь Львов, то знавшие сейчас же отвечали:

— Благороднейший, гуманнейший человек, при котором само понятие власти совершенно изменится. В нём воплотились лучшие традиции интеллигенции. Притом он, управляя Земским и городским союзом, давал у себя в организации приют самым левым группам общественности, будучи в сущности беспартийным, так как его идеал — полная свобода и отсутствие всякого давления и принуждения.

И когда по стенам Петрограда были расклеены афиши со списками новых революционных министров, восторг общества ещё более увеличился. Даже то, что в числе народных избранников были такие, которых не могли определить и сами члены Думы, как, например, Терещенко, не убавило энтузиазма, потому что читавшие списки, видя знакомые и популярные имена, и к неизвестному имени относились с благожелательным доверием. Так хозяева, ожидая гостей и встречая с ними незнакомого человека, которого те на свой риск решили привести, принимают столь же приветливо и этого незнакомца из уважения к старым почётным гостям, приведшим его.

Так как общество и народ больше всего натерпелись от ига абсолютизма, то от новой власти ждали проявления диаметрально противоположных свойств. И она даже превзошла эти надежды.

Самые смелые чаяния интеллигенции, осуществления которых ждали только через двести — триста лет, на глазах у всех воплощались в жизнь, Конечно, наиглавнейшей мечтой было уничтожение насилия со стороны власти. И новая власть первым принципом выставила уничтожение насилия, приняв в соображение, что освобождённый народ сам может регулировать свою жизнь.

В первые же дни стало известно, что новая власть вернёт, конечно, всех пострадавших борцов за революцию, уничтожит навсегда смертную казнь, даст полную свободу слова, печати, собраний и союзов. Новое правительство отказывалось назначать в провинцию начальников, чтобы не давить на гений народа, сбросившего цепи и возродившегося к небывалой свободе, И когда из провинции приезжали старые и новые представители власти за директивами, они получали один и тот же ответ от главы правительства Львова:

— Это вопрос старой психологии. Временное правительство сместило прежних губернаторов, а назначать новых не будет. На местах выберут. Такие вопросы должны решаться на местах, самим народом, а не из Центра. Мы все бесконечно счастливы, что нам удалось дожить до великого момента, когда развязанный гений народа начнёт сам творить новую жизнь и новое право.