Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Не отвечая на приветствие вытянувшегося подпоручика, генерал с удивлением смотрел на него, потом взял поданный ему пакет, разорвал с верхнего конца и несколько времени пробегал его глазами.

Но чем больше глаза его бегали по строчкам, тем выше поднимались с удивлением его брови. Наконец, не дочитав, он бросил с гневом бумагу на стол и неожиданно громко крикнул:

— Они что там, угорели? Через голову своего начальства захотели действовать. Службы не знают?!

— Ваше превосходительство, мы всюду обращались… Мы сидим без ружей, лошади десятками дохнут от бескормицы, люди без сапог, тряпками ноги обёртывают, все обмороженные, мы из сил выбились…

Генерал гневно стукнул своим пухлым волосатым кулаком по столу, так что из чернильницы выплеснулись на бумагу чернила.

— Кто это «вы»? У вас там что — коммуна, а не полк?… — крикнул он, побагровев.

Он встал и, в сапогах с короткими голенищами и распахнутой тужурке, остановился перед подпоручиком, бегая по нём сердитыми глазами.

— Если бы даже у вас совсем ничего не было, вы должны сидеть и ждать. Начальство лучше вас знает! А если каждый полк будет через голову своего начальства лезть, это получится б…, а не армия! Поняли это, милостивый государь? Вашего полковника под суд отдать надо! — крикнул он, сделав гневный жест над головой.

Савушка едва заметно пожал плечами.

Генерал, собиравшийся было отойти к письменному столу, заметил этот жест.

— Это что за мимика?! — вдруг закричал он. — Я вас под арест на десять суток, негод…

Он остановился, встретившись взглядом с подпоручиком, который с бледным, искажённым лицом и стиснутыми зубами подался к нему всем корпусом.

— Извольте передать вашему начальству, что я сказал, — проговорил, вдруг стихнув, генерал. — Прибавьте к этому ещё то, чтобы они не присылали в другой раз таких… грязных и неопрятных офицеров. Идите.

Он отошёл к столу и, зачем-то взяв конверт от пакета, нервно разорвал его и бросил клочки на середину пола.

Аркадий, оставив книгу и подойдя к столу, сказал, улыбаясь:

— Ваше превосходительство, я в крупном выигрыше.

Генерал вскинул удивлённые глаза на своего адъютанта.

— О?!

— Да… около тридцати тысяч.

Генерал, севший было за стол, широко открытыми глазами, молча смотрел некоторое время на адъютанта, потом неловко проглотил слюну.

— Однако… А сколько спустили на прекрасный пол?

Аркадий скромно и стыдливо пожал плечами.

— Я — человек благоразумный и осторожный… только сотню. Лучше друзей угостить как следует.

— Верно! — воскликнул, почему-то захохотав, генерал, — верно!

Он закашлялся и, весь покраснев, только махнул рукой в знак того, что он вполне одобряет и с удовольствием откликается на любезное приглашение.

— Жаль, что старость, — прибавил он, прокашлявшись, — а вам будет чем вспомнить великую войну. Когда-нибудь, убелённый сединами, будете рассказывать внукам, какое было славное время…

— …И какие славные начальники… — вставил, улыбаясь, Аркадий.

— Ну, ну, вы уж забудете их к тому времени. Кстати! — сказал он, вдруг сделавшись серьёзным, — какие-то сволочи, вероятно вроде того, что сейчас был, а может быть — немецкие шпионы, распространяют в армии прокламации о том, что император хочет заключить сепаратный мир… Надо обратить на это внимание… Читали, что этих депутатов-изменников судили не военным судом, а палатой и приговорили только к восьми годам ссылки?

— Мало, — сказал Аркадий.

Слухи о сепаратном мире всё настойчивее распространялись в столице и на фронте. Слухи эти исходили из придворных кругов, сочувствовавших сепаратному миру. Эти круги смотрели на союз с республиканской Францией как на измену принципу монархизма, и спасение его видели в примирении с Германией. Распространялись слухи и о том, что императрица помогает немцам, сообщает им о времени того или иного наступления.

Народ и войска, утомлённые войной, жадно хватались за эти слухи. Солдаты на фронте чуть ли не целыми полками сдавались в плен. Расчёт был такой: если скоро мир, то досадно быть убитым как раз в этот момент. Лучше сдаться в плен — всё равно скоро выпустят.

В некоторых местах были захвачены прокламации на русском языке, распространявшиеся немцами. Эти прокламации призывали солдат не сражаться и утверждали, что император Николай, жалея солдат и народ, измученный долгой войной, вполне склонен к мысли о мире.

Верховный главнокомандующий оказался вынужденным выпустить приказ по армиям, в котором объявлял низким преступлением этот приём врага и заявлял, что царь никогда не возьмет на себя такой тяжкой вины перед народом и останется верен своему слову продолжать войну до полной победы.

Французский и английский послы, как добросовестные агенты кредиторов, неотступно обращались то к царю, то к Сазонову, то к Горемыкину, прося усилить помощь союзникам, и заверяли свои правительства, что дух России по-прежнему твёрд. И в подтверждение этого сообщали о боях в Августовских лесах, где русское командование уложило за один только февраль месяц больше пятидесяти тысяч солдат.

И это царским правительством делалось всецело из желания доказать верность своему слову, так как безоружные и разутые русские войска всё равно не могли оказать никакой помощи союзникам. И их приходилось часто заведомо посылать на убой, только бы у союзников не зародилась мысль о нежелании царя сдержать своё слово.

Русская ставка разочаровалась в своем плане наступления на Берлин через Восточную Пруссию, в особенности после разгрома Десятой армии в Августовских лесах. Тем более что снаряды истощились, у целой трети солдат не было ружей, а артиллерия в сравнении с немецкой била так недалеко, что наши орудия вместо немцев громили своих, когда те шли в наступление.

Решено было центр внимания перенести на Юго-Западный фронт, а на Западном и Северо-Западном ограничиться только оборонительными действиями, махнув рукой на Восточную Пруссию, для чего генерала Рузского заменили Алексеевым.

Восторжествовал план поражения Германии через Карпаты и Венгерскую равнину. Но этот план с растянутой по всей границе армией, без ударного массива, при недостатке тех же снарядов и ружей, при полной разорённости тыла, вызывал большие сомнения.

Тем не менее, командующий Восьмой армией генерал Брусилов своими действиями против австрийцев 9 марта принудил к сдаче крепость Перемышль, державшуюся целых полгода, и шёл на Карпаты.

Положение австрийцев, оборонявших Карпаты и доступы в Венгерскую равнину, становилось критическим. По их просьбе к ним направлены были в помощь три германских корпуса.

А командующий Второй немецкой армией Макензен стал стягивать силы для прорыва русского фронта у Горлицы. Эта работа происходила на глазах у русских, и командующий Третьей русской армией генерал Радко-Дмитриев, видя, как подвозят артиллерию, аэропланы, тщетно молил главнокомандующего Иванова о присылке подкреплений. Но Иванов был убеждён, что опасность грозит не у Горлицы, а южнее — в районе Черновиц, и поэтому все подкрепления посылались туда.