Анатолий Иванов - Вечный зов. Том I

— Пошла… Пошла ты!.. — хрипел он не своим голосом.

— А ты молочный ещё… Попробованный, видать, — хохотнула Лушка, прижала его щекой к голой груди.

Впервые почувствовав живое женское тело, Фёдор охмелел, в голове его зазвенело. Не помня себя, он рванулся…

Очнулся он где-то в лесу, в густых кустах, долго и тупо соображал — его собственное сердце это стучит или он всё ещё слышит под щекой звон в Лушкиной груди?

По небу расплывалась ярко-малиновая заря, наперебой свистели птицы. Где-то рядом слышались шаги по траве.

— Федька… Федька… — тихо звала Лушка. — Чего испугался-то, дурачок? Вот дурачок!

Фёдор ещё плотнее прижался к земле. Шаги, удаляясь, затихли. «А ведь не отвори я окошко раньше, не сбежать бы мне от неё, ведьмы, — думал Фёдор. — Никак не сбежать…»

В кустах он пролежал долго. Взошло уже солнце, а он всё лежал, пока не заныла от холода грудь.

Наконец встал, поплёлся к заимке. Кафтанов, чёрный, опухший, сидел за столом, глодал кусок копчёного мяса. Перед ним стояла бутылка, стакан. Лукерья сидела рядом, кутаясь в платок.

— Ты где это, сопля тебе в глотку, пропадаешь?! — сверкнул глазами Кафтанов. — Что у тебя коленки-то в зелени? По траве, что ль, ползал? Чего молчишь?

— А что она лезет ко мне? — сказал вдруг Фёдор, мотнув головой на Лукерью.

Кашкарова быстро взглянула на Фёдора умоляющими глазами.

— Постой, — Кафтанов бросил на стол недоглоданную кость. — Как это лезет?

— Обыкновенно… «Иди, говорит, Михаил Лукич зовёт…» Я двери открыл, а она… Когда чуть зариться начало…

— Что врёшь-то, поганец такой?! — взвизгнула Лукерья.

— Замолчь! — придавил Кафтанов, как камнем, её возглас. — И что она?

Фёдор совсем растерялся. Он вспомнил предостережение отца, ему жалко почему-то стало и Лушку. Он испугался и за себя — неизвестно ведь, как может понять всё это Кафтанов и что предпринять! «Поганец я, это верно, — мелькнуло у него. — Выдал бабу… Сказать бы: рыбалил с утра — карасишки-то есть… Но вывернуться теперь как? Себе только хуже сделаешь…»

— Глотку заложило?! — рявкнул Кафтанов. — Отвечай!

Подстёгнутый этим возгласом, Фёдор сказал:

— Ничего я не вру. Кто к титькам-то прижимал меня?

— Бесстыдник! Врёшь, врёшь! Врёт он, Михаил Лукич…

Кафтанов никак не реагировал на Лушкины слова. Он налил из бутылки полный стакан, выпил, обтёр рукавом губы.

— Подай-ка, Фёдор, плётку. Вон на стенке висит…

— Михаил Лукич! — закричала Лукерья, сползла со стула, обхватила ноги Кафтанова.

Фёдор снял тяжёлую, четырёхгранную плеть, подал Кафтанову. Тот встал, отбросил Лушку пинком на середину комнаты и одновременно вытянул её плетью. От первого же удара туго обтягивающая её кофта лопнула, и Фёдор увидел, как на гладкой Лушкиной спине вспух красный рубец. Охнув, женщина поползла на четвереньках к стене, вскочила…

Загораживая лицо от ударов, Лукерья металась по комнате, а Кафтанов хлестал и хлестал её, выкрикивая:

— С-сука мокрозадая! На молосольное потянуло?! Убью-у!..

Плеть свистела, Кафтанов тяжко хрипел, Лукерья только взвизгивала и никак не могла найти двери. Фёдор, боясь, что и его достанет плеть, зажался в угол. Наконец Лукерья ударилась спиной в двери, вывалилась в тёмный коридор, оттуда на крыльцо, кубарем скатилась на землю, быстро поднялась и, придерживая на груди лохмотья кофточки, кинулась по дороге, ведущей в Михайловку.

Потом Кафтанов и Фёдор сидели за столом, мирно беседовали. Кафтанов допивал свою бутылку и расспрашивал подробности Лушкиного ночного посещения. Сначала Фёдор стеснялся, а затем как-то осмелел и рассказал всё, вплоть до того, как Лушка шарилась по кустам и звала его.

— Так… — удовлетворённо произнёс Кафтанов и принялся грузно ходить по комнате.

Фёдор со страхом наблюдал за ним. Но ничего угрожающего в выражении лица хозяина не было. Наоборот, он усмехнулся в бороду лениво и добродушно.

— Бабье племя — оно, парень, пакостливое. Самое что ни на есть лисье племя. А каждая лиса даже во сне кур видит…

Кафтанов нагнулся, поднял валявшуюся на полу плётку. Фёдор, гремя табуреткой, метнулся в дальний угол.

Постукивая в ладонь черенком плётки, Кафтанов с любопытством глядел на Фёдора влажными, в красных прожилках, глазами.

— А вырастешь ты, должно быть, хорошей сволочью, — сказал Кафтанов. — И чем-то, должно быть, этим самым, ты мне глянешься пока. Ну, там посмотрим. А покуда — живи здесь с батькой. Я счас его обратно пришлю. Одному тебе жутко тут будет, да ещё и заимку спалишь. Запрягай жеребца, чего зажался!..

До осени Фёдор жил вместе с отцом на Огнёвской заимке. Житьё было лёгкое, привольное. Вдвоём они поставили пару стогов сена для лошадей, а больше, собственно, делать было нечего. Фёдор рыбачил в озере, собирал ягоды, копался на огороде, который был при заимке, лазил с хозяйским ружьём по прибрежным камышам, скрадывая уток. Ружьё он взял в руки впервые, но быстро освоился с ним, научился срезать уток даже на лету.

— Ишь ты! — восхищённо качал головой отец, когда Фёдор приносил иногда до дюжины селезней и крякух. — Ловок!

— Это что! — отмахивался Фёдор. — На медведя бы сходить. А, бать? В малинник, что за согрой, похаживает косолапый, я приметил. Дай мне пару медвединых патронов с жаканами-то!

— Я те покажу ведмедя! — строго говорил отец. — Сдурел? Он тя живо порешит, — и прятал патроны подальше.

Когда наезжал Кафтанов со своим, как говорил отец, «собачником», на заимке дым стоял коромыслом. Над лесом, над озером с темна до темна висели разгульные песни, крики, говор, смех, женский визг.

В первый приезд Силантий попытался как-то оградить сына от всей этой грязи. Едва застучали по корневищам лесной дороги колёса, послышались пьяные голоса, Силантий схватил дробовик, сунул его сыну.

— Ступай, ступай на дальние озерки. Тута, возле заимки, не стреляй, спужаешь сударушек его…

— Да что ты, батя?.. Может, помочь тебе чего?

— Отправляйся, говорю, чтоб тебя!..

Но через минуту Силантий понял, что его уловки бесполезны. Ввалившись в дом, Кафтанов потребовал:

— Федька? Где ты?

— Нету его. В лесу с утра шатается где-то…

— Как нету? Был чтоба! За что деньги плачу?

— Михаил Лукич, ослобонил бы парня от этого… — взмолился Силантий.

— С-сыть у меня! Освобождать — так обоих сразу… как Демьян мне в ухи советует. Хошь, что ли? С голоду ить подохнешь. Вина, самогону! Жратву из тарантаса тащи в дом! Пока держу, живите тут… Появится Федька — ко мне сразу…

Фёдор пришёл из леса на закате солнца.

— Иди уж, — вздохнул Силантий, не глядя на сына. — Разов шесть тебя хозяин спрашивал. Чем ты ему глянулся?

В доме, несмотря на распахнутые окна, было чадно. Какие-то бородатые мужики, потные, пьяные женщины вперемежку сидели за столом, заунывно тянули песню.