Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II

— Слушай, чего ты на меня всё фыркаешь? — спросил Гриша вполголоса, не выдержав.

— Умолкни! — сверкнула в темноте глазами Олька. И хотя были ещё на своей территории, кивнула куда-то в сторону: — А то фриц успокоит.

С самого того дня, когда Олька появилась в штабе прифронтовой опергруппы, отношения между ними сложились какие-то странные, насмешливо-неприязненные.

— Эй, барышня, — окликнул её Гриша от машины, когда она однажды выходила из штаба от Алейникова.

Девушка молча остановилась, возившийся в моторе Гриша разогнулся и, вытирая тряпкой руки, не спеша стал разглядывать с ног до головы её худенькую фигурку. Это её нисколько не смутило, она, завязанная, как сейчас, в платок, стояла и спокойно ждала.

— Разрешите познакомиться, — сказал Гриша. Он был в расстёгнутой гимнастёрке, без ремня. — Хотя бы умеренно.

— А ты будь умеренным, да не мерином, — ответила она.

Это так ошеломило Григория, что он больше не мог вымолвить ни слова. Рот приоткрыл было, а слова не находились. Олька же по-прежнему стояла и сама теперь оглядывала его насмешливо с головы до ног. Рука Гриши сама собой поползла к воротнику. Он застегнул пуговицы, взял висевший на открытой дверце автомобиля ремень, надел его, оправил гимнастёрку. И только тогда вымолвил с усмешкой:

— Сильна-а…

Девчонка в ответ лишь фыркнула, как сейчас вот, повернулась и пошла. И он вслед ей ничего не посмел сказать.

С тех пор Олька при каждой встрече лишь насмешливо фыркала, и в глазах её вспыхивала прежняя усмешка. Все попытки Григория завести с ней разговор ни к чему не приводили, и он, чувствуя себя в чём-то побеждённым, прекратил их.

С Иваном Савельевым Олька познакомилась всего несколько часов назад. Вернее, даже не она с ним, а он с ней. Алейников собрал их всех, коротко, ничего не конкретизируя пока, сказал, что в тыл их поведёт вот она, Оля Королёва, и приказал до вечера всем спать.

Едва Алейников назвал её имя и фамилию, этот пожилой солдат, сидевший как-то отрешённо, вроде бы мучившийся тем, что предстояло идти во вражеский тыл, медленно и устало поднял тяжёлую голову, поглядел на неё с угрюмым и даже, как ей показалось, со зловещим любопытством. «Зачем этого типа берёт с собой Яков Николаевич?» — подумала она ещё. Но раз берёт, значит, берёт, решение это обсуждению не подлежит.

Вечером в дверь комнатушки при штабе, где она отдыхала, кто-то стукнул негромко. «Сейчас», — откликнулась она и через минуту, уже одетая в дорогу, вышла в тёмный коридорчик.

— Пора, дочка. Все уже ждут во дворе, — услышала она глуховатый голос, узнала «этого типа» по фамилии Савельев, как назвал его Алейников днём, знакомя с остальными. Фамилия эта показалась ей знакомой, но и только, и ей было неприятно, что именно он, посланный, видимо, Алейниковым, пришёл за ней, и она, не скрывая этого чувства, произнесла:

— Вы?!

— Я… Я, понимаешь, дядя Сёмкин.

— Какой дядя? Чей?

— Сержанта Савельева. Танкиста. Он мне говорил об тебе… Под Лукашёвкой мы стояли…

— Ой! — испуганно воскликнула Олька и быстро закрыла рот ладошкой. Потом, отступив в полутьму, враждебно спросила оттуда: — Ну и что?

— Ничего…

Она повернулась и пошла к выходу.

На расшатанной, побитой осколками полуторке они, уже в темноте, доехали до окраины небольшой деревушки. Здесь их ждали армейские разведчики. Трое молодых и неразговорчивых солдат минут сорок вели их лугом, потом берегом речки, каким-то редковатым леском. Наконец спустились в неглубокую балку, замусоренную обрывками бумаг, жестяными банками, деревянными ящиками с нерусскими наклейками.

— Всё. Уже у фрицев, — сказал один из разведчиков. — Счастливо. Балка эта длинная, ещё километра полтора. Как кончится, слева будет лес, справа поле. Лес обогнёте с южной стороны — подойдёте к деревне Жуковка. Немцев там позавчера не было, а сейчас — чёрт их знает! Сейчас их погнали, может какая-то часть ихняя и в Жуковке оказаться. Там глядите. — И повернулся к Ольке: — Деду Серёге поклон.

— Передам, — сказала девушка.

И вот они идут вдоль балки, которая всё не кончается, ведёт их уже Олька Королёва.

Темнота стояла густая и зловещая. И тишина кругом мёртвая, враждебная. Иван всё это понимал сознанием, отлично зная, что тишина в любую секунду может взорваться рёвом автоматов, чёрную темноту могут вспороть огненные языки. Но в душе ни страха, ни даже хотя бы ощущения опасности не было. В душе с той секунды, когда Алейников сообщил ему о Фёдоре, образовалась какая-то пустота, там всё будто онемело, всё тело потеряло чувствительность, мозг перестал воспринимать реальность окружающего. В голове, разваливая её, звенела и звенела одна-единственная мысль: «Федька с немцами! Служит им… Как же так? Как же так?!» Всё это было столь чудовищно и нелепо, столь непостижимо разумом и необъяснимо словами, что Иван даже и не вспомнил пока, что никто другой, а именно он не так-то уж и давно беспощадно бросил прямо в лицо Фёдору: «Не всё легко в жизни объяснить… Тогда партизанил, верно. Только сдаётся мне: случись сейчас возможность для тебя, ты бы сейчас против боролся» .

Иван шагал за Григорием Ерёменко, видел какие-то беспокойные взгляды этой девушки, замотанной платком. Но ему казалось, что взгляды эти она бросает не на него и что вообще не он, Иван, шагает сейчас куда-то во мраке, а кто-то другой. Он же, настоящий Иван Савельев, остался где-то там, в дыму, в огне, в грохоте жутких боёв, в том мире, где находились Сёмка, Дедюхин, Вахромеев, Алифанов, что он живёт и вечно будет жить за той чертой, за которой ещё не было этого страшного известия о Фёдоре.

— Не отставай, Иван Силантьевич, — послышался сзади голос Алейникова, заставляя всё-таки вернуться к реальности. — Скоро придём.

— Ага, — произнёс Иван, оглянулся и вздохнул.

— Устал?

— Нет. Ничего.

И заметил, как Олька снова поглядела на него.

Балка наконец кончилась, они вышли к опушке леса, о котором говорили им армейские разведчики. Обогнув этот лес, долго стояли на его краю, вслушиваясь, вглядываясь в темноту. Затем Олька сказала:

— Кажется, тихо в деревне. Лежите тут. Я к деду Серёге схожу, спрошу у него…

Где она была, эта деревня, Иван в темноте не видел. Он снял рюкзак, положил на него автомат, опустился на землю. То же сделали и остальные.

Алейников в сторонке посовещался о чём-то с Олькой, затем она исчезла во мраке, а он подошёл к Ивану, сел спиной к дереву.

— Курить подождать, — предупредил он. — Всем можно вздремнуть. Раньше чем через час она не вернётся.

В безмолвии прошло с полчаса. Иван лежал у ног Алейникова, сквозь ветки глядел на тихие звёзды в вышине. Они как-то успокоили, заставили вспомнить почему-то тот день, когда он позапрошлым летом шагал в Михайловку, возвращаясь из тюрьмы, громыхавшее небо над головой, зашумевшую сзади грозу, тугой пыльный вал, который ливень гнал перед собой. Он будто снова увидел, как, прорываясь, через этот тугой и пыльный ветряной вал, бежит к нему Агата, жена, почувствовал, как её маленькое, нетяжёлое тело упало ему на руки и забилось в них, тёплое и живое… Потом сразу, без перерыва, глаза худой, большеглазой девочки лет пяти возникли перед ним — его дочери, которую он никогда ещё не видел. Она взмахнула ресничками, отступила к стене, спрятав за спину тряпичную куклу… И опять без всякого перерыва — серые глаза и крутой лоб тринадцатилетнего сына Володьки. Шагнув через порог, он, с кнутом в руках, тоже прижался к стене, тоже глядел на него испуганно и недоуменно.