Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто

— Кто тут? Почему света нет? — спросила Зина. Ей не хотелось включать свет при Федоре. — Нина, ты? Что случилось?

Ответа не было. Только сильнее стали вздрагивать плечи. Федор включил свет.

За столом, укрывшись шалью, горько, беззвучно рыдала Нина. В руках она судорожно сжимала обкусанный шелковый платочек. Глаза ее, полные слез, не мигая смотрели в одну точку.

— Что случилось? Может быть, я чем-нибудь сумею помочь, Нина? — несмело спросил Федор.

— Оставь меня! — проговорила Нина сквозь рыдания и в отчаянии еще ниже наклонила голову.

— Извини, я не хотел обидеть.

— Федор! Уйди! Я не хочу тебя видеть! — почти крикнула Нина и выбежала из комнаты.

Федор пошел было за ней, но в дверях появилась Клава.

— Не трогайте ее! — строго сказала она. — У нее и без вас горя хватает.

— Что происходит? Не раздеваясь, Клава в пальто села на кровать.

— Коли больше нет, Зина, — сказала она, и маленькие сжатые губы ее вздрогнули.

— Что? — почти простонала Зина. Глаза ее стали круглыми, а сама она побледнела и схватилась за спинку стула.

— Ах вот в чем дело! — вырвалось у Федора. Он стоял посреди комнаты и мял в руках свою шапку. — Не может быть!

— Приехал из Монголии Дмитрий Петрович… Говорят, что Коля взорвал японский танк и сам погиб. Труп обгорел так, что живого места не осталось. Дмитрий Петрович привез его записную книжку. Там было письмо к Нине…

— Эх, Коля! — вздохнул Федор. — Кончилась твоя аспирантура. Нужно ли было сломя голову кинуться туда такому человеку?

Никто ему не ответил: Он постоял немного и ушел.

— Вот его последнее письмо, — сказала Клава, протягивая Зине листок бумаги.

— Не могу я читать чужие письма.

— Теперь это не имеет значения, — возразила Клава. Николай писал:

«Нина!

Бывают в жизни минуты, когда надо подытожить свою недолгую жизнь и, не заглядывая вдаль, сказать себе хорошее, если оно было, и плохое. Может быть, это потому, что завтрашний день будет иной, чем предыдущие. Завтра мне держать экзамен перед страной, перед своей гражданской совестью. Для некоторых из нас это будет последний экзамен. Результаты ты сама узнаешь из газет. Было бы досадно ставить на этом точку, но если обстоятельства сложатся так, заранее только остается пожалеть, что слишком мало я сделал на земле.

Нина! Я люблю тебя. Было между нами недоразумение. Виноват в этом я, но в самые трудные минуты у меня было одно желание: сохраниться, чтобы вернуться к тебе достойным. Это мне придавало силы. Поэтому я часто думаю: тем, что живу, обязан тебе. За это мне не стыдно. Но поверь, ради жизни я не уклонялся от своего долга, не прятался за спины других. Пока мне не приходится краснеть за свою работу здесь. Я всегда думал: это я делаю так, чтобы Нина могла гордиться мной. Иначе бы я не имел права вернуться к тебе.

Я хорошо помню тот день, когда мы стояли на Пугачевской горе. Там я особенно остро почувствовал, что мое место здесь, где я сейчас нахожусь. Это потому, что я люблю тебя. Я знал, что впереди предстоит жестокая борьба, но ведь это за жизнь! И я счастлив, что нашел в себе мужество.

Дорогая! Странным покажется тебе это письмо. То, что я написал, не пишут. Прости. Мне так хотелось поговорить с тобой перед большими событиями, что не удержался. Да, я разговариваю с тобой, словно ты здесь, рядом со мной. Мысленно называю тебя невестой. Остаюсь твой, такой же Николай.

Ночь на 20 августа».

Внизу была торопливая приписка: «Слишком слабы слова, Нина, чтобы выразить все. Пожелай мне мысленно быть достойным человеком. Родная! Уже светает, а там — экзамены — трудные, жестокие. Выдержим!»

— Это все, что от него осталось, — вздохнула Зина, закончив чтение. Губы ее дрожали.

Рано утром к Колесниченко постучались. На лестничной площадке стоял молодой человек в коричневом кожаном пальто с дорогим меховым воротником. Колесниченко с трудом узнал Федора Токмарева.

— Мне никак не верится, Дмитрий Петрович, что Коли нет, — сказал он, проходя в комнату.

Слушая рассказ Колесниченко, Федор не спускал с него глаз. Потом молча посидел несколько минут, а когда Колесниченко пригласил его к завтраку, Федор встал.

— Я пойду, Дмитрий Петрович.

За завтраком Колесниченко спохватился: Федор может знать адрес отца Николая. Надо выслать домой его дневник. Дмитрий Петрович тут же решил разыскать Федора.

Прошло, однако, недели две, прежде чем он собрался в пединститут, где должно было быть общегородское собрание научных работников. Придя пораньше и разыскивая деканат, он увидел в коридоре Федора Токмарева. Федор шел впереди него, слегка размахивая портфелем, как человек, уверенный в себе. Не успел Дмитрий Петрович окликнуть его, как Токмарев скрылся в одной из аудиторий.

Колесниченко пошел за ним и открыл дверь. К его удивлению, аудитория была полна студентов, а Токмарев стоял рядом с кафедрой и начинал лекцию. По внимательно-сосредоточенным лицам студентов видно было, что его лекции пользуются успехом. В самой позе Федора было что-то свободное, легкое.

«Выйдет из него научный работник, — подумал Колесниченко. — Выйдет, но…»

Что скрывалось за этим, Дмитрий Петрович сам не мог определить. Ничего плохого о Токмареве он не знал, но и симпатий этот молодой человек почему-то не вызывал. Не то что Снопов. Тот весь какой-то открытый, а этот вроде себе на уме…

Раздосадованный тем, что пришлось ждать целый академический час, Колесниченко зашел в деканат и сел на диван.

В следующий перерыв Колесниченко собрался выйти и разыскать Федора, но тот сам зашел в деканат вместе с пожилой женщиной.

— Не понимаю, товарищ Токмарев, почему вы отказываетесь от всех поручений? — громко отчитывала женщина.

— А я не вижу в этом особой необходимости для себя, — ответил Федор, не замечая Колесниченко. Он злился. — У меня и без того времени не хватает.

— Мы вашу кандидатуру утвердили на парткоме.

— Напрасно старались.

— Для другого у вас времени хватает, а если с народом поработать, у вас времени нет, — рассердилась женщина и ушла.

Федор заметил Колесниченко и подошел к нему.

— Кто это? — спросил Колесниченко, кивнув головой на дверь.

— Местком, — ответил Федор с иронией. — Хотят пробудить во мне политическую активность, а я не поддаюсь, — засмеялся он, но увидев в глазах Колесниченко осуждение, ожесточился: — Ну на что мне это все нужно? Ходить там по рабочим баракам… Вот никто не спросит, сколько мне приходится работать и что у меня есть. Никто не подумал, что на мне первое приличное зимнее пальто!.. Время, как вы знаете, не баловало нас. Бывало, и недоедали! Стараюсь, работаю… Ну что им еще надо от меня? Что? Профессор Андреев требует от меня иного…