Николай Шундик - Белый шаман

— Нет, пусть горит! — почти выкрикнул Гатле и, отдав ножницы Пойгину, нагнулся так, будто не косы предстояло ему потерять, а голову.

— Екки, расплети ему косы, — попросил Пойгин. Старуха помедлила, затем вытерла руки об один из торбасов, висевших для просушки, и принялась расплетать косы Гатле. Кукэну хотел было разразиться очередной шуткой, но не решился, потому что сам испытал что-то похожее на смятение.

— Я хочу, чтобы вы знали, что росомаха начинает пятиться! — громко возвестил Пойгин и обрезал первую косу Гатле.

Екки чуть вскрикнула, а Гатле еще ниже опустил голову и опять замер в непомерном напряжении. Отдав обрезанную косу Кукэну, Пойгин обрезал вторую. Гатле наклонился еще ниже, почти уткнув лицо в шкуры, не смея подняться.

— Теперь ты, Кукэну, постриги его под мужчину, — попросил Пойгин, чуть похлопав по оголенной шее Гатле.

— О, это я умею! Уж я постригу! — воскликнул Кукэну, принимая ножницы. — Пожалуй, я оставлю на макушке тоненькую косичку, как хвост у мыши, и за ушами еще по одной. Не одному Рырке ходить с такими косичками.

— Нет, не хочу! — запротестовал Гатле, поднимая голову. — Стриги совсем. Я ненавижу свои волосы.

Без кос Гатле было трудно узнать, словно в пологе оказался совсем другой человек.

— Это не он! — воскликнула Екки.

— Нет, это именно он, Гатле, — спокойно возразил Пойгин и добавил торжественно: — Именно он, человек, рожденный мужчиной…

Наутро стойбище Майна-Воопки было поражено тем, что из яранги Кукэну Гатле вышел мужчиной. Он был одет в праздничные одежды Кукэну и выглядел настолько необычно, что его было трудно узнать. По лицу его, как и прежде, блуждала смущенная, беззащитная улыбка, и казалось, что он и ходить-то разучился, настолько неловко и непривычно было ему.

Майна-Воопка вошел в ярангу Кукэну и сказал:

— Екки мне уже сообщила, что произошло с Гатле. И я жалею только об одном, что это случилось не в моей яранге.

— Я рад, что это произошло именно в моем очаге! — весело воскликнул Кукэну. — И правильно, что они пришли именно ко мне. Тут нужен был мой мудрый совет. Ты думаешь, отчего я стал безволосым? Не только от того, что Екки таскала меня за волосы. Э, нет, была еще одна причина. Скажу вам, что каждый волосок чувствовал, как шевелится мой ум от мыслей. А мысли мои иногда были страшноваты. Вся макушка враз облысела, когда я вдруг подумал: почему бы не перебить всех до одного мужчин, почему бы не забрать их жен и не заселить весь свет только моими детьми? Надо бы вам знать, что мои дети всегда отличались послушанием. Столько бы появилось послушных людей! И тогда в этом мире был бы вечный порядок и спокойствие.

— Мудрые мысли, ничего не скажешь, — подыграл соседу Майна-Воопка.

— Пока думал, какой способ выбрать, чтобы загубить всех мужчин, — волосы совсем с моей головы разбежались. Теперь, пожалуй, лишь голова Гатле может сравниться с моей. Покажи моему соседу, какая у тебя голова, сними малахай!

Болезненно улыбаясь, Гатле несмело протянул руку к малахаю и вдруг не просто снял его с себя, а содрал. И съежился, словно его раздели донага. Майна-Воопка осторожно провел рукой по стриженой голове Гатле и сказал:

— Теперь ты тот, кем родился. Если бы у меня была дочь — я бы выдал ее за тебя замуж.

— Я, я ему найду невесту. Через год к этому дню у него уже будет сын! — Кукэну покачал на руках воображаемого ребенка. — А теперь главное — понять ему… как только женщина поставит ему полог и погасит светильник— нельзя- терять ни мгновения! Я времени зря не терял, и кто знает, когда я спал в молодости.

— Скорее всего, когда пас оленей, — пошутил Майна-Воопка, — вот уж, наверное, волки любили тебя.

— Волки любят лентяев. А я не был лентяем. Волки чуяли, что я не был ленив — и когда пас оленей, и когда заботился о продлении человеческого рода. Волки ценили это и уводили волчиц туда, где было им угодно заботиться о продлении своего волчьего рода…

— Я-то думаю, отчего в наших местах так много расплодилось волков! — с хохотом ответил Майна-Всопка.

Расхохотался и Кукэну, с удовольствием оценив шутку соседа. Улыбался и Пойгин, покуривая трубку и разглядывая сквозь табачный дым лицо Гатле. Оно не потеряло выражения прежней униженности, но настолько обозначилось в своей естественной мужской сути, что стало намного привлекательней.

— Я так думаю, что Гатле пока не следует показываться на глаза Эттыкаю, — сказал Майна-Воопка. — Там замучают его злыми насмешками. Пусть поживет в нашем стойбище…

— Я хотел просить тебя об этом. Но ты, человек, понимающий горе других, сам догадался, — сказал Пойгин, покрывая голову Гатле малахаем. — Я поеду в стойбище Эттыкая и скажу, что Гатле теперь тот, кем родился.

— Они тебя убыот, — тихо промолвил Гатле.

— Я им скажу, что если это случится, — ты отомстишь за меня. И сам не прощу, если они вздумают сделать что-нибудь плохое с тобой.

— Передай им, что и я не прощу, — сказал Майна-Воопка, сузив вдруг вспыхнувшие гневом глаза. — Тем более что я знаю, кто стрелял по нашему стаду. В стойбище Рырки я осмотрел полозья нарты Аляека. Это его был след на горе. Он подкрался, как волк.

— Как росомаха, — поправил Пойгин.

— Передай им, что я, Майна-Воопка, никогда не давал себя в обиду и не дам впредь. И друзей своих тоже. И пусть Аляек готовит себе запасные штаны, я ему напомню, что означает его имя!

Кукэну опять зашелся в хохоте, затем воинственно вскинул кулаки и воскликнул:

— Передай этим подлым людям, что я, Кукэну, найду их и под землей, когда они провалятся к ивмэнтунам! И тогда самый страшный Ивмэнтун покажется им кротким кэюкаем в сравнении со мной!

Гатле решил остаться в стойбище Майна-Воопки.

Проводив Пойгина далеко за стойбище, он сказал ему на прощанье:

— Ты вернул мне то, что было дано мне от рождения. И знай, что я ничего не боюсь. Росомаха пятится от меня. А косы я разбросаю вот здесь, по тундре, пусть ветер уносит их. Будем считать, что женщина с именем Гатле умерла и заново родился мужчина. Возможно, ты поможешь сменить мне имя. Надеюсь, что это будет достойное имя.

Гатле вытащил из-за пазухи свои обрезанные косы и начал разбрасывать по снегу. Студеные белые струи поземки подхватили их и понесли по снежной тундре. И было похоже, что волосы Гатле превратились в длинные, седые космы; нескончаемо тянулись они, извиваясь и уходя куда-то вдаль, в никуда. Гатле следил за их движением с горькой усмешкой и прощался со своим унизительным прошлым.

Выкурив на прощанье общую трубку, Пойгин и Гатле расстались. Гатле долго провожал взглядом удаляющуюся упряжку и плакал. Он знал, что теперь, когда стал мужчиной, ему нельзя плакать, но он не мог унять слез. Пусть это будут последние слезы. Сейчас он успокоится и вернется в стойбище и впервые за всю свою жизнь уйдет с арканом в стадо — пасти оленей, как подобает мужчине, и больше никогда не будет разделывать заколотых оленей, варить мясо, кроить шкуры. Хватит! Он не женщина, он стал тем, кем явился в этот мир.