Адриан Романовский - Верность

В командирской каюте Клюсс, нахмурившись, выслушал комиссара, но остался совершенно спокоен.

— Действительно, Ходулин опять сделал нам большую неприятность: осложнил и без того непростую обстановку. Но особенно не огорчайтесь: рано или поздно всё равно пришлось бы пресечь деятельность Полговского.

— Но как же сейчас быть?

— Арестовать придется Полговского. Назначить следствие. Держать его под арестом до возвращения в Россию, а там передать в руки правосудия. Это трудно, хлопотно, может вызвать ряд осложнений с местными властями, но другого выхода ваш Ходулин нам не оставил.

— А завербованные Полговским?

— Успел ли он кого-нибудь завербовать? Если он их назовет на следствии, посмотрим, как с ними быть… Согласны? Тогда давайте сочинять приказ.

— Ходулина, мне кажется, надо снова посадить в карцер!

— Этого как раз делать нельзя. Ведь он, по мнению команды, герой. Измену раскрыл, а мы его в карцер! Но за пьянство и опоздание с берега суток на десять оставить без увольнения надо.

Когда Полговской после чая стал готовиться к амбулаторному приему, в дверь постучали. Перед ним стоял штурман с пистолетом в руке, из-за его спины выглядывало растерянное лицо фельдфебеля Косова.

— Вы арестованы, гражданин Полговской, — сказал штурман, — вот приказ. Сдайте оружие и выйдите в коридор. Мы произведем обыск.

Полговской побледнел, руки у него задрожали, буквы приказа прыгали перед глазами.

— Оружия у меня нет, — отвечал он. — Чем вызван мой арест?

Штурман внимательно на него посмотрел:

— Причина ареста — ваша «частная практика». А оружие всё-таки предъявите. Оно у вас есть.

Полговской с ужасом вспомнил о двух браунингах, спрятанных в мягкой спинке дивана. «Может быть, не найдут», — понадеялся он.

— Посмотрим, — сказал штурман с мрачной улыбкой.

Искали тщательно. Обнаружили чековую книжку, письма из Владивостока, кокаин и морфий, не занесенные в опись медикаментов. Наконец штурман вызвал плотника и приказал разобрать диван. Вскоре на стол легли два завернутых в промасленную бумагу браунинга и восемь коробочек патронов.

— Патронов-то многовато, — заметил штурман. Полговской объявил, что о браунингах ничего не знает, и они, наверно, спрятаны здесь до него.

После обыска Полговскому предложили собрать личные вещи и перенести в соседнюю каюту, где он будет сидеть под арестом.

Когда дверь заперли, невеселые мысли закружились в мозгу арестованного. «В чём меня могут обвинить? Ведь я ничего не сделал. Только в разговорах виноват». Но голос совести вносил поправки: «Не в разговорах, а в заговоре. А заговорщиков во все времена и при всякой власти судит военный суд. Деньги брал? Оружие получил? Для чего дали оружие? В своих стрелять? А кто у тебя свои? Те, что на берегу, твоими не были и не будут. А экипаж приютившего тебя корабля ты предал. Вот и тебя предали. Кто? Кудряшев, Макеев, Василевский или Ходулин? А может быть, все вместе?..»

В двери щелкнул замок. Могучая фигура алеута Попова посторонилась, и в каюту вошел Митя с подносом в руке и скатертью под мышкой. Накрыв стол, Митя оглянулся и, не обнаружив в дверях Попова, поставил на стол вынутую из кармана рюмку и молча указал на судок. Снова щелкнул замок. Полговской остался наедине с обедом, от которого исходил аппетитный пар. Он осмотрел судок. Перец, соль, горчица. Но в бутылочке для уксуса — коньяк.

«Будь что будет, а обедать надо», — решил арестованный, садясь к столу.

Определяя состав следственной комиссии, Клюсс сказал Павловскому:

— Назначить вас председателем, Бронислав Казимирович, неудобно. Участвовать в заседаниях комиссии и в ней не состоять — это тоже плохо. Поэтому, несколько нарушая дух положения о комиссарах, я всё-таки хочу включить и вас в комиссию членом, вместе со штурманом, а председателем будет Нифонтов, секретарем — ревизор, согласны?

Павловский признал, что это наилучший выход. Клюсс ознакомил его со всеми полученными с берега материалами о заговоре, посоветовал заранее подготовить вопросы к обвиняемому и во время заседаний в полемику с Нифонтовым не вступать.

— По той позиции, которую займет старший офицер в этом деле, станет ясно, можно ли ему полностью доверять, — сказал Клюсс. — Ночью перед вооружившейся командой он вел себя отлично.

…Когда алеут Попов привел Полговекого в кают-компанию для допроса, Нифонтов с непринужденным видом указал ему на стул и открыл заседание.

— Причиной ареста, Григорий Иванович, являются ваши связи с белогвардейцами, пытающимися напасть на наш корабль. Связи, о которых вы не поставили в известность командира. Это квалифицируется Сводом морских постановлений как государственная измена. Поэтому предлагаю отнестись с полной серьезностью к работе следственной комиссии, председателем которой командир назначил меня.

Павловский нахмурился: ему не понравился тон Нифонтова. «Григорий Иванович», «Свод морских постановлений», составленный ещё в петровские времена…

Полговской, услышав слова «государственная измена», побледнел. Губы его дрожали, он растерянно кивнул головой. Нифонтов налил ему воды и продолжал:

— На вопросы следует отвечать правдиво. Это в ваших интересах. Но я вас должен поставить в известность, что никакого принудительного допроса комиссия вести не намерена. Если отвечать не захотите, можете не отвечать. Это ваше право.

Комиссар считал последние слова Нифонтова вредными для дела, своеобразной подсказкой сыграть втемную, и решил вмешаться:

— Слишком длинное вступление, Николай Петрович. Давайте приступим к допросу.

Нифонтов покраснел:

— Я, Бронислав Казимирович, справлюсь с обязанностями председателя комиссии и без помощи её членов.

Так было положено начало «полемике». Это внесло надежду в трепещущее от страха сознание Полговского: ему казалось, что Нифонтов постарается смягчить допрос и не уступит комиссару, которого считал своим главным врагом.

— Прошу задавать вопросы находящемуся под следствием судовому врачу Григорию Ивановичу Полговскому, — заключил председатель, важно надув губы.

Павловский немедленно задал первый вопрос:

— Расскажите, где вы были девятого февраля с восьми до десяти вечера, кого видели, о чем говорили?

Полговской понял, что его предал кто-то, бывший с ним у Зайцевой, и решил факт встречи с семеновскими генералами не отрицать.

— Как вы узнали, что это были генералы? — продолжал Павловский. — Они были в форме? Или вы знали их в лицо?

— Нет, они были в штатском. Но когда меня знакомили, мне говорили: это генерал Тирбах, это Савельев, это Сыробоярский.

— Значит, вы в доме генеральши Зайцевой видели их впервые? — спросил председатель.