Адриан Романовский - Верность

«Хоть и много вас сюда понаехало, всё равно вам против русских солдат не устоять», — подумал Беловеский, провожая глазами японскую пехоту.

Наташа жила в гостинице и сегодня с ночным экспрессом должна была ехать в Харбин. Целуя её, Беловеский пошутил:

— Ты на запад, я завтра на восток. Жизнь моряка тем и прекрасна, что полна встреч и расставаний.

Наташа печально улыбнулась:

— Прекрасна, но не для тех, кого моряк оставляет на берегу.

Беловеский почувствовал упрек и понял, что его шутка неуместна.

Они встретились впервые два года назад. Вернувшуюся из заграничного плавания гардемаринскую роту колчаковские офицеры подвергли чистке. Беловеского, как бывшего члена судового комитета крейсера, отчислили из училища в армию. Его назначили в Спасск, в авиационную школу. В городе он познакомился с учительницей соседнего села.

Наташа была старше, успела испытать горечь безответной любви. И, может быть, поэтому относилась к Беловескому по-матерински, старалась его утешить и отвлечь. Родных у неё не было, и скоро между ними возникла крепкая дружба. Наташа стала ему необходима, каждое воскресенье они проводили вместе. Ходили за грибами в окрестные рощи, потом жарили их в маленькой кухоньке или охотились на фазанов, которых было множество на поросших низкорослым дубняком сопках.

Иногда Беловеский спрашивал себя: что это? Любовь? Наташа была миловидна, женственна, сдержанна и деликатна. Всё в ней ему нравилось.

Незаметно наступила тревожная осень. Кипело и ширилось народное восстание. Спасский гарнизон связала законспирированная сеть военно-революционной организации. Вступил в неё и Беловеский. Наташа знала об этом, и теперь в их встречах не стало прежней беззаботности.

Раз поздним субботним вечером, когда они сидели без света, озаренные лишь пляшущим пламенем очага, раздался стук в дверь, уверенный, хозяйский. Наташа открыла и о чем-то шепотом предупредила пришедшего. В дверном проеме вырос силуэт дюжего парня в шинели и косматой папахе.

— Ну-ка, Наташа, зажги лампу. Кто это у тебя?

Тон властный, бесцеремонный. Беловеский насторожился и вынул из кармана револьвер.

Наташа не растерялась, отобрала у своих гостей оружие, зажгла лампу, подбросила дров. Оглядев Беловеского, парень улыбнулся:

— Так вот ты какой! — и пожал ему руку.

Пока они присматривались друг к другу, Наташа поджарила яичницу со шпиком, достала соленые огурцы, бутыль самогона.

Ночь прошла за столом. Наташа старалась держаться радушной хозяйкой, но было заметно, что она чего-то побаивается и не доверяет пришедшему. Костюченко, так звали парня, был развязен, с напускным простоватым добродушием. Временами его выдавали глаза: в них на мгновение вспыхивали то злоба, то насмешка. После разговоров о революции и её врагах пели:

Ой ты, Грицю, Грицю, удалый казаче!

За тобою, Грицю, вся Украина плаче…

Беловескому нравился задушевный мотив, грудное контральто Наташи и чуть хрипловатый баритон Костюченко. Пение его преобразило: исчезла жесткая складка у губ, глаза засияли неподдельной нежностью и мечтательной тоской. Стали вспоминать детство, родителей. Потом выяснилось: Костюченко надо было где-то переждать день, и Беловеский предложил своему новому знакомому пробраться в слободку, где жила его мать. Костюченко поднял на него глаза:

— Так проводишь? Не продашь?

— Если не веришь и боишься — не ходи.

Парень внимательно и строго посмотрел и встал:

— Давай, пошли! Вместе так вместе.

Они обнялись и стали собираться. Присмиревшая Наташа вынула из комода их оружие — два нагана. Костюченко небрежно сунул свои наган в кобуру а, подмигнув Беловескому, подбросил на ладони вынутый из кармана маленький браунинг:

— А у тебя нет такой страховочки?

— Нет.

…Шли молча. Под ногами хрустел снег, рассветало. Беловеский благополучно обошел заставу и довел Костюченко до дома. А воскресным вечером проводил его в соседнюю деревню.

— Кто он тебе, этот Костюченко? — спросил он Наташу при следующем свидании. Она опустила глаза:

— Понимаешь, Миша, когда я сюда приехала, он был учителем в Меркушевке. Приходил ко мне. Сначала мне показалось, что я его люблю: он такой сильный, смелый. Потом меня оттолкнули его грубость и жестокость, и он исчез… А теперь опять в Меркушевке.

— В отряде анархистов?

Наташа кивнула.

— Ты знаешь, на их совести много ничем не оправданных убийств.

Наташа молчала.

— А его руки тоже в крови?

— Не знаю, я его не Vвидала больше года. Он редко здесь появляется. Их все боятся и, по-моему, ненавидят. И тебе лучше пока сюда не ходить. Лучше я буду ездить в Спасск.

Встречаться в Спасске им не пришлось. Кто-то видел Беловеского вместе с Костюченко и донес об этом в контрразведку. Учлета арестовали и посадили на гауптвахту. Оттуда он бежал в партизанский отряд…

Когда партизаны вступили в Спасск, Беловеский увидел в толпе встречавших черный полушубок и беличью шапку Наташи. Лицо её сияло счастьем, и, невольно нарушив строй, он бросился к ней.

Улыбнулся и командир.

— Дождалась своей красной звездочки? — крикнул он ей и махнул рукой Беловескому: — Свободен до завтра! А потом не сердись: будешь в наряде.

Тревожное, незабываемое время! Он помнит, как хоронили девятерых партизан, убитых в последнем бою с японцами. Как сомкнулась у братской могилы мрачная толпа вооруженных людей, как рыдали женщины, как плакала Наташа. Как стоявший под знаменем отряда Петров-Тетерин, сверкнув клинком, поклялся, что не сложит оружия до тех пор, пока хоть один иностранный солдат будет топтать русскую землю. А на алом знамени белые буквы звали на бой: «Лучше смерть, чем жизнь в рабстве!»

Как по ночам стояли заставы, наша и японская, взвод против взвода, в каких-нибудь ста метрах. Курки были взведены, но не было ещё команды стрелять, ни русской, ни японской.

…Через полтора месяца Беловеского, как бывшего моряка, откомандировали во Владивосток: флотилия нуждалась в революционном пополнении. За поворотом скрылся перрон Евгеньевки и махавшая косынкой Наташа. Поезд бежал мимо знакомого села, колеса выстукивали: «спе-шим впе-ред, спе-шим впе-ред». А впереди ждали новые грозные события.

Не успел Беловеский как следует освоиться на посыльном судне «Диомид», куда был назначен штурманом, как в темную апрельскую ночь в городе раздались залпы и застрочили японские пулеметы. Из штаба крепости приказали: японцам сопротивления не оказывать, но оружия не сдавать.

Когда японские моряки без выстрела захватили стоявшую по-зимнему флотилию, Беловескому с группой вооруженных матросов удалось прорваться за черту города, в Гнилой Угол. Здесь в ночной тьме под шум не затихавшего в городе боя был сформирован сводный батальон. Офицеров не было, ротами и взводами командовали матросы. После боя был дан приказ отходить. Место сбора — Анучинский район.