Евгений Воробьев - Незабудка

— Какой долгий сон! — вздохнула Сабина.

— Есть такая примета. — Я, кажется, усмехнулся. — Человека, который кому-то снится, ждет в жизни приятный сюрприз.

— Направду? — Сабина сразу посерьезнела. — Я верующая в приметы.

Сабина призналась — она очень несчастлива. Столько кавалеров ухаживают, а любит она Збышка, футболиста из команды «Полония». Стыдно признаться мамусе, она ездила в другие города на футбольные матчи с участием Збышка.

— Это Збышек называл меня по-русски «ненаглядная»...

Уже несколько раз Збышек выезжал с футбольной командой в Москву и на Украину. Он тоже читает русские журналы, выписывает газету «Советский спорт» и слушает по радио спортивные новшества на русском языке.

Самое горькое — Збышек женат. Злая усмешка судьбы! Он хочет развестись с женой, но как же католичка Сабина может на это согласиться?

Однажды, когда Збышек, уже в который раз, завел речь о разводе, он показал Сабине московскую вечернюю газету, в ней было много-много объявлений о разводах. Там не смотрят на разведенного кавалера, как на прокаженного... Сабина спросила тогда Збышка: а есть ли в газете хоть одно объявление о предстоящей свадьбе? Они вместе искали и не нашли такого объявления. А длинный перечень тех, кто разводится, эти судебные разбирательства произвели на Сабину тяжелое впечатление. Удивительно, как у советских читателей не портится настроение, когда они читают такую газету. Можно подумать, все московичане разводятся, только и ждут, когда дойдет очередь и напечатают про них оглашение...

Пожалуй, она бы еще набралась смелости пойти когда-нибудь в суд, где любопытная публика разглядывает твое белье с левой стороны. Но она не сможет переступить порог костела, подойти к алтарю, обвенчаться со Збышком. Ксендз никогда не благословит разведенного!

Сабина густо покраснела, но глаз не опустила и договорила, запинаясь: если бы у нее был ребенок или ребенок должен был родиться, она согласилась бы на развод Збышка. Ведь тогда ребенок очень нуждался бы в татусе. Но взять сейчас такой грех на душу?!

Она долго, подавленно молчала.

Ну, а если лечиться от любви к Збышку гипнозом? Нет, лечиться от любви — великий грех! А потом, о святой Езус, как стыдно просить, чтобы тебя загипнотизировали, потому что пока ты находишься в сознании, в здравой памяти и рассудке — не можешь справиться с собой!..

Чем я мог утешить Сабину? Меньше всего ей нужны были пустопорожние слова, которые говорят в подобных случаях: дескать, перемелется — мука будет; время, мол, лучший врачеватель, и другие дежурные банальности.

Может, потому, что спешил ответить ей на доверие, или потому, что ощутил острую, внезапную потребность излить душу, — я признался Сабине в сердечном неблагоустройстве.

Должен сказать, что по натуре я — человек замкнутый, а тут меня потянуло рассказать Сабине все-все — и о женитьбе своей, и о давнем холодке, который никак не тает в наших отношениях с женой.

Может, моя Клавдия и не виновата? Я слишком многого ждал от нее? Она хорошая хозяйка, любит дочку, заботится о своем муже, то есть обо мне, — чего бы, казалось, еще? В доме прибрано, сытно и обои веселенькие. Только вот — обои веселенькие, а хозяйка улыбается скупо.

Такое ощущение, что вся моя жизнь с Клавдией держится на клею. Представьте себе — склеили разбитую тарелку, да так аккуратненько, что трещины не видно. И сервиз весь как будто бы в целости, вот он красуется на буфете, соседским кумушкам на зависть. Но только горячего борща ты из той склеенной тарелки, как ни будешь голоден, уже не похлебаешь...

Вот ведь какая история — Клавдия уверена, что с фронтовых времен у меня в Польше осталась женщина, которой я отдал всю свою привязанность. А может, в самом деле у Клавдии есть основания ревновать меня к Тересе? Или это чувство стало во мне укрепляться по мере того, как жизнь с Клавдией приносила больше разочарований, огорчений? Ведь каждая, даже маленькая женина бестактность, нечуткость, и каждая моя, даже невысказанная вслух колкость, проглоченное мною грубое слово оставляют в душе свой след — вот как эти синие отметины на руках, на лице, следы порезов и царапин, присыпанных углем...

Ну, и пропало у меня желание делиться с женой самым заветным, и перестал я по ней скучать, когда бываю в командировках. Я вот уже давно разъезжаю по шахтам, три месяца не был дома. И совсем, ну вот ни столечко не соскучился по жене.

Когда был моложе, я этого не понимал, а теперь твердо знаю: верность легче сохранить, чем сердечную привязанность.

Мне показалось, что я остался непонятым Сабиной, а потому повторил раздельно:

— Хочу сказать, дорогая Тереса, что сердечную привязанность труднее сохранить, чем верность.

— Понимаю, — кивнула Сабина.

Она и виду не подала, что я снова оговорился.

Как переменчиво лицо Сабины! Только что она слушала меня в мрачной задумчивости, но быстро сбежали тени с лица, повеселели глаза. И вот уже она пускается в рассуждения о модах и прическах. Болтает о пустяках, но при этом иронически, насмешливо прислушивается к самой себе.

Я-то знаю, почему Сабина затеяла сейчас этот мелочный разговор. Она согласна даже вызвать сейчас мое раздражение. Пусть я разочаруюсь в ней, но зато забуду на минуту о своих сердечных неурядицах.

Четыре дня подряд я оставался в шахте допоздна. Но вот наконец выдался день, когда я поднялся в клети с первой сменой, вечер в моем распоряжении.

Торопливо помылся, а оделся, пожалуй, тщательнее, чем обычно, сел в трамвай и поехал в Хожув.

Улицы шахтных поселков и городков то подымаются в гору, то сбегают вниз, то круто сворачивают в сторону. Подчас не понять: длинная или короткая улица, потому что на ближнем повороте она упирается в дома и лишена перспективы. И, следуя всем поворотам улицы, змеятся изогнутые рельсы.

Сегодня, казалось мне, шлагбаумов на пути трамвая больше, чем их было прежде.

Заводской или шахтный регулировщик в черной спецовке и с красным флажком пропускает состав с углем, коксом, металлом, мимо проползают огнедышащие ковши со шлаком. Ох, как бесконечно тянется состав, какой он медлительный! Готов поклясться — никто из пассажиров трамвая, никто из пешеходов, ожидающих у полосатого шлагбаума, не торопится, как я!

Но вот шлагбаум медленно подымается, и трамвай продолжает путь. Может быть, трамвай даже мчится, но я мысленно подгоняю вагоновожатого: «Ты что же тащишься, вельможный пан? Или ты никогда не ездил быстро? Ну-ка, пан моторничий, крутани до отказа свою медную рукоятку и потребуй себе — дзинь! дзинь! дзинь! — зеленую улицу! Ведь я тороплюсь к Сабине, понимаешь или нет, черепашья твоя душа?!»

У Сабины в тот вечер оказались свободные часы между сеансами в просмотровом зале, и мы пошли гулять. Просто удивительно, какое множество накапливается у меня к каждому свиданью с Сабиной соображений, наблюдений, сомнений, планов на будущее, которыми необходимо поделиться!