Евгений Воробьев - Незабудка

У входа в подвальчик на тротуаре лежал мертвый немец в штатском, пожилой и седоусый. Его лицо показалось Незабудке знакомым — немец был похож на Акима Акимовича.

Она сбежала по ступенькам, снизу пахнуло пивными дрожжами. И как только она оказалась в безопасности, обеспокоенно подумала: надежно ли укрылся на берегу Прегеля Аким Акимович? Он, бедняга, наверное, заждался ее там, на набережной. Как бы их лодку не изрешетило осколками. Уж слишком обильные железные осадки выпали сегодня в Понарте на берегах Прегеля. А без лодки добирайся обратно хоть вплавь, как тогда через Неман.

Когда глаза привыкли к полутьме, Незабудка поняла, что попала в пивной погребок: большие бочки — вместо столиков, маленькие бочонки — вместо табуреток.

Однако не к месту и не ко времени сидит она здесь. Нужно пройти всего полтора квартала, а там на набережной возле разбитой аптеки ее ждет Аким Акимович — добрая душа. Если бы не он — не попрощаться бы с Павлом; выручила лодка, которую Аким Акимович нашел на берегу Прегеля и припрятал для санитарных нужд.

Отсиживаться в погребке некогда. Незабудка постояла на ступеньках, ей виден был отсюда верхний этаж дома с уцелевшими стеклами на противоположной стороне улицы.

Один белый флаг свешивался с балкона, второй — из слухового окна. Она разглядела даже, что на чердаке белеет надутая ветром наволочка, прикрепленная к палке от швабры.

На заборе, который тянется вдоль противоположного тротуара, намалеван трафарет — три немецких слова. Они означают: «Победа или Сибирь!» — это успел объяснить Павел, когда они напоследок стояли под аркой ворот грязно-зеленого дома и пережидали артналет, перед тем как ей двинуться к набережной.

Фашисты пугали Сибирью, куда якобы сошлют всех побежденных немцев. Но зачем же мерить на свой фашистский аршин? Ведь это Гитлер грозился в начале войны выслать всех русских не то на Урал, не то за Урал, аж в Сибирь. Интересно, слышал ли дед Павел Лаврентьевич эти бредни?

А для Акима Акимовича, поскольку он закоренелый сибиряк, лозунг нужно бы переделать: «Победа, потом Сибирь!» После войны он вернется в свой Минусинск, о котором уже столько нарассказывал баек. Если верить Акиму Акимовичу, там и арбузы у них растут, — правда, мелкокалиберные, и медведей в тайге видимо-невидимо. Особенно опасны шатуны, этих медведей зимой мучает бессонница, и они с голодухи, от нервного расстройства набрасываются на людей.

На мраморном цоколе левее того дома, где стоит на ступеньках Незабудка, намалевано белилами по-русски «Смерть большевизму!» и еще левее — «Вперед в могилу!». Это что-то новое, это фашисты матерятся в агонии. Даже по-русски выучились писать для такой надобности, ни одной ошибки не сделали фашистские писаки...

Стоя на ступеньках, Незабудка снова поглядела туда, где в последний раз видела Павла. Багрово-серое облако закрыло в той стороне улицу.

У нее шевельнулось желание плюнуть на все и побежать назад к зеленому дому с фасадом в грязных подтеках, на командный пункт батальона, узнать, что с Павлом, и помочь, если нужно, ему или другим; она помнила, что санитара на «Ландыше» нет.

Но бежать обратно на «Ландыш» она не могла: опасность подстерегала не ее одну. К тому же и Аким Акимович ждет возле аптеки; в той стороне не прекращается горячая заварушка, кажется, там еще не выбили фашистов из чердачных закоулков.

Да, придется переждать налет, сидя на этом вот бочонке, в этом погребке, где все насквозь, даже низкие каменные своды, пропахло прокисшим пивом.

Окончилась бы война вот сегодня — вовсе не пришлось бы расставаться с Павлом. Демобилизовались бы вместе и отправились из этого Кенигсберга, не загорали бы в Германии, в Германии, в проклятой стороне...

Можно было бы и на Северном Урале найти какую-нибудь захудалую крышу. А то податься на пепелище к Павлуше. Хибарку можно поставить из самодельных кирпичей. Павел говорил, глина и мелконарезанная солома — вот и все сырье, какое требуется. А вдруг в садочке не все яблони обуглились? Шлюпку нужно будет припасти, Павлуша прав. И мало-мальскую рыболовную снасть, поскольку хибарка встанет на самом берегу моря, забыла вот только какого — Черного или Азовского.

Сколько заманчивого обещал каждый день будущей мирной жизни! Человек, конечно, стареет, но жизнь-то у него каждое утро такая же драгоценная, как вчера, жизнь у него совсем новенькая! Нет в человеческой жизни дней БУ, бывших в употреблении, как старые кирзовые сапоги или бязевая рубаха...

Но самое заманчивое для Незабудки в будущей мирной жизни — возможность не расставаться с Павлом. Из-за этого желанья она и оттягивала день своего отъезда, продолжала хлопотать на полковом медпункте.

А сколько маленьких полузабытых радостей принесет мирная жизнь, которая не будет просматриваться и простреливаться противником, поскольку никакого противника уже не будет! И с каждым днем их малыш будет становиться старше на один день — вот ведь чудо какое! В няньки я к тебе взяла месяц, звезды и орла...

Жизнь в тепле, сытости и чистоте. Дни, полные приятной усталости. Вечера без затемнения, освещенные окна, электрическая лампа над столом. Ночи, не укороченные боевыми тревогами, не лишенные сна. А утром проснешься и подумаешь вдруг, еще умываясь: «А какое платье надеть сегодня?» Она хочет каждый день нравиться Павлу.

А если он уедет в командировку, она вместе с малышом будет считать дни до его возвращения. Нужно будет и белье собрать ему в поездку, и все носки заштопать, тогда ведь не будет казенного белья. Они с Павлом уже сносят и снимут свои фронтовые и почти что новые, с точки зрения старшины, сапоги кирзовые...

Расставаться всегда грустно, но все-таки тогда будут совсем иные расставанья, нежели то, какое она пережила полчаса или час назад. Несколько дней, может быть, даже месяц прожить в разлуке, но тем радостнее будет свиданье! А потом, она же всегда сможет послать ему телеграмму: «Люблю, скучаю, целую». Только три слова, больше слов не нужно. Она согласна в тот день есть один черный хлеб, но денег на телеграмму жалеть не станет...

И вдруг Незабудка запела, как это бывало с ней в минуту жизни трудную:

Голос глухо и чуждо прозвучал под низкими сводами погребка. Она хотела сейчас слышать только себя, не слышать грохота боя, который зловещим аккомпанементом врывается с улицы. А после каждого близкого разрыва согласно подпрыгивают бочки и бочонки...

Все невзгоды, все трудности, какие только есть в запасе и в большом выборе у жизни, все беды и несчастья она готова разделить с Павлом, никогда не оставит его без помощи.