Евгений Воробьев - Незабудка

В эту симфонию ночи врывались гудки паровозов со станций Березина и Бобруйск-Товарная. Столько раз за военные годы паровозы возвещали воздушную тревогу, подавали сигнал бедствия латунными, медными голосами. А сейчас они звучали одновременно тревожно и торжественно. И откуда их столько объявилось на местном железнодорожном узле? Только разбитые, с потухшими топками паровозы, чьи гудки не согреты паром, были безмолвны.

Через несколько дней по радио еще раз упомянули их фронт, сообщили, что на той проклятой косе Фриш-Нерунг закончился прием пленных — двадцать тысяч солдат, много офицеров и несколько генералов.

Назавтра в сводке было сказано, что прием немецких солдат и офицеров на всех фронтах закончен.

Ну а 17 мая, впервые после четырех лет войны, оперативной сводки вообще не передали. На весь эфир команда «Вольно!».

Спустя две недели после Дня Победы Незабудка и Данута чаевничали под праздничную передачу. Левитан подробно рассказывал о приеме в Кремле военачальников, а потом передали выступление товарища Сталина. Верховный Главнокомандующий откровенно сказал, что в начале войны мы сделали немало ошибок, у нас были моменты отчаянного положения. Незабудка успела подумать: заводить об этом разговор в начале войны было, пожалуй, ни к чему, а сейчас, после Победы, самое время.

Уже канули в прошлое сводки Совинформбюро, которыми почти четыре года начинались «Последние известия», пришла мирная жизнь. Но Незабудке еще долго будут сниться перестрелки, перебежки, перевязки, ее будут будить стоны раненых, разрывы мин, проклятия на разных языках, бомбежка, ругань, грохот, истошные крики...

Она уже собрала узелок, который возьмет с собой, и не отваживалась отлучаться из дому надолго. И все-таки события опередили календарь недели на две, на три.

Данута ушла в свою швейную мастерскую, и некому было проводить Незабудку, когда подоспела минута отправиться в родильный дом. К счастью, по их улице проезжала телега, и мужичок, заросший по самые глаза, согласился отвезти беременную с узелком.

Она не стонала, только кусала губы. Взлохмаченный мужичок с опаской оглядывался и нервно понукал лошаденку с такой же взлохмаченной гривой.

Она лежала в предродовой палате и думала о людях, которые помогли ей жить и выжить. Отчетливо видела закопченное, в кирпичной пыли, лицо своего спасителя Акима Акимовича, видела симпатичную зенитчицу из очереди на вокзале, видела участливое лицо Дануты с седой прядью над виском. Донесся в палату и глуховатый голос ППШ, который советовал ей: «Держи голову выше! Крылья опустишь — тебя и куры заклюют».

Да, голову следует приподнять. Она ухватилась руками за железную спинку кровати, подтянулась, примостилась плечами на подушке и закрыла глаза...

Сколько раз за фронтовые годы ей пришлось ласково упрашивать, уговаривать раненых: «Потерпите, папаша», «Держись, миленький, сейчас перевяжу, у меня рука легкая», «Терпи, казак, атаманом будешь», «Час терпеть, а век жить», «Стисни зубы, криком боли не унять»...

Сама она после каждого из трех своих ранений страдала втихомолку, а то и беззвучно. А если и плакала, то жалеючи себя; больше всего ей жаль было свою молочно-белую, нежную кожу, которую так безжалостно дырявило и рвало железо.

Так неужто сейчас, после всего, что пережила, у нее не хватит силы воли, чтобы молча превозмочь подступающую боль?

Она закрыла глаза, и все раненые, которых ей пришлось когда-то ободрять, сгрудились по волшебному приказу у ее койки, обступили ее и разноголосым хором просили:

— Потерпи, сестрица!

— Держись, миленькая!

— Терпите, мамаша!

Среди тех, кого она перевязывала на поле боя и кто пришел сейчас ее проведать, она увидела и Павла. Он стоял чуть поодаль и смотрел на нее с безмолвным состраданием.

Она открыла глаза.

Боль и вправду стишала, или ей показалось, что боль стишала, — это, в сущности, одно и то же.

Что ни говорите, а все-таки, когда думаешь о хороших людях, боль переносится легче, когда не только тело, но и душа у тебя в синяках и шрамах...

В самой родилке репродуктор молчал, а в соседних палатах женщины прислушивались в тот день к торжественным словам диктора Левитана.

По Красной площади маршировал Парад Победы. Маршал Жуков выехал из Спасских ворот Кремля на белом коне. А маршал Рокоссовский, который командовал парадом, гарцевал на вороном. Даже цокот копыт по булыжнику донесся в родильный дом, и Незабудка была счастлива, что ее сын родится в такой день.

Когда-то, ночью на берегу Немана, Павел обещал ей: настанет такое время, что люди будут радио не только слушать, но и смотреть. Эфир научится передавать изображение, да еще на большое расстояние. Выходит, когда-нибудь в Бобруйске увидят, как москвичи гуляют по улицам, танцуют на сцене, играют в футбол или катают по бульвару детей в колясках? Павел сказал, как называется это изобретение, но она, ветерок в пустой голове, позабыла.

А может, Павел намечтал с три короба? Когда дело касается истории, он, как полковой писарь, обожает точность, запоминает, что, где, когда случилось. А коснется радиотехники — первый фантазер. Ну и фантазируй себе на здоровье, Павлуша, лишь бы дожил до этих фантазий и приохотил к ним нашего будущего сына...

Впервые ощутила дыхание сына, нашептывая ему какие-то слова и глотая их вместе со счастливыми слезами. Первый раз дала грудь, сын лежал рядышком, наполняя ее живым теплом. Он впервые зажмурился. Подобие улыбки. Чихнул два раза подряд. Может, так и приучится? Павел тоже чихает дважды, раз за разом.

Она привязывалась к сыну все сильнее и все больше боялась за него, будто он с каждым прожитым днем становился беспомощней. Это, наверное, потому, что он с каждым днем дороже, хотя в минуту, когда ей принесли сына в первый раз, он уже был ей дороже собственной жизни.

Старшая акушерка сверх срока задержала роженицу Легошину — одинокая, ухаживать за ней некому, пусть отлежится в роддоме. Тем более Легошина подкармливала еще соседкину девочку, молока избыток. Но сколько можно держать Легошину, когда в роддоме такая теснота?

В день выписки ей выдали справку, чтобы представить в загс:

«У гражданки Г. И. Легошиной 24 июня 1945 года родился (СЫН, ДОЧЬ), ребенок родился (ЖИВОЙ, МЕРТВЫЙ), 5 июля числа (ВЫПИСАН, УМЕР)».

При заполнении в родильном доме подчеркнули слова: СЫН... ЖИВОЙ... ВЫПИСАН... Незабудка держала в руках справку и с оторопью всматривалась в слова не подчеркнутые: ДОЧЬ... МЕРТВЫЙ... УМЕР...

«Нашелся еще один бессердечный истукан! Сочинил одну бумажку на самые разные случаи жизни и обрадовался...»

Вот не думала не гадала, что кто-нибудь придет за ней и сыном, а их ждала Данута, добрая душа, да еще с доброй новостью.