Евгений Воробьев - Незабудка

А может, повышенное внимание Юлии Ивановны к этой Копыловой объяснилось другим? Та слегка и симпатично картавила, совсем как Тришка, дочь Юлии Ивановны. И такие же у Копыловой темно-русые с рыжеватинкой волосы, так же горделиво держит голову, такие же темные брови и ресницы при серо-голубых глазах.

Капа с первых дней тоже почувствовала симпатию к дежурной по залу, седой, большеглазой, по-мужски подстриженной. У нее всегда дружелюбный взгляд, как бы ни была занята.

Капа несколько раз заговаривала с Юлией Ивановной, но всегда урывками, когда подходила очередь получить или сдать книги. В ее вопросах слышалась не дежурная вежливость, а живой интерес к работе библиотеки, и Юлии Ивановне захотелось показать вчерашней школьнице Публичную библиотеку, в которой проработала свыше тридцати лет. Здесь, в филиале на Фонтанке, Юлия Ивановна временно: заменяет сотрудницу, ушедшую в отпуск. Она заготовила для Копыловой К. П. пропуск в главное здание Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина и попросила Саввишну, которая собиралась туда за зарплатой, показать Капе все самое интересное.

Перед тем как войти в парадный подъезд, Капа постояла у стены, вчитываясь в бронзовую доску:

«Здание построено в конце XVIII века. Состоит под государственной охраной, как памятник архитектуры».

Объяснения Саввишны представляли смесь сведений, каких она наслышалась за много лет у экскурсоводов.

С благоговением взирала Капа на древнейший памятник русской письменности — Остромирово евангелие, начертанное безвестным писцом в 1056—1057 годах. Летопись 1377 года, лежащая рядом с евангелием, не показалась Капе такой уж древней. Но тут же она посмеялась над собой: «Ну и дуреха! Не древняя летопись... Еще не кончилось татарское иго!» Капа и не предполагала, что все так интересно. Указы Петра Великого, письма Екатерины Второй, ноты Глинки, стихотворения Пушкина, Лермонтова, черновики Гоголя...

Саввишна вела Капу длинными коридорами, где стен не видно за стеллажами и оттого коридоры еще более узки. Проходили мимо бесконечных шкафов, стоявших застекленными шеренгами, побывали во всех закоулках библиотеки.

Время от времени Саввишна произносила явно с чужих слов:

— А в этом зале собраны...

Рассказ о богатствах библиотеки причудливо перемежался воспоминаниями фронтовой поры:

— Тут такой холод был — только сибирских волков морозить. Нам выключили свет двадцать шестого января в сорок втором... Юлия Ивановна обходила полки с лучиной, искала книги. А книги стояли в инее, пока перетрогаешь— руки обморозишь. Спроси Юлию Ивановну, внучка, сама расскажет... Мне из читального зала отставку дали. Чернила вымерзли, гардероб закрылся. Книгу мне с моей неграмотой не найти, книга — что капля в море, зернинка в мешке. Определили санитаркой в стационар для дистрофиков. А потом я за воду ответственная была, без воды бедовали. Знаешь, где самая близкая вода лилась? Первый кран — на Садовой, во дворе дома, где кинотеатр «Молодежный». А еще водоразборная будка на Невском была, у Пассажа... Ну, да ведь зажигалки водой не заливали, их полагалось песком тушить. Разгрузили трамвайные платформы, весь тротуар возле библиотеки песком засыпали. А песок мы подымали ведрами вручную, без малого месяц. Крыша за солнечный день раскалится, духотища, девки все с себя поскидают. В одних трусах, лифчиках и защитных очках возили по чердакам тачки с песком. А тут получили приказ мазать стропила на чердаке каким-то огнестойким раствором. Девки береглись как умели, но окаянная известь все равно жгла кожу...

Назавтра после экскурсии Капа провожала Юлию Ивановну домой. Все расспрашивала о Публичной библиотеке в годы блокады, и Юлия Ивановна не скупилась на подробности.

Сотрудники библиотеки заколачивали ящики с самыми ценными рукописями и старинными книгами. Библиотека Вольтера, манускрипты, инкунабулы, летописи... Юля, как многие другие, много часов не выпускала молотка из рук. Пальцы в синяках, ссадинах, кровоподтеках, ногти почернели от неловких ударов. Кто-то повесил на стену плакат: «Каждый гвоздь — гвоздь в голову Гитлера». Стучали молотками, а разговаривали по привычке шепотом, как их приучил к тому читальный зал.

Эвакуировать книги едва успели, ушел последний поезд из Ленинграда, все чаще стало звучать слово «блокада», начались жестокие бомбежки. На всю жизнь запомнила Юлия Ивановна вечер 8 сентября. Она видела с чердака, сквозь слуховое окно, как зажигалки падали на мостовую и тротуары Невского, на дома четной стороны проспекта, в Сад отдыха, на Дворец пионеров. Наутро она шла этими же улицами, по которым сейчас шагает с Капой, а под ногами чернел пепел, валялись стабилизаторы от зажигательных бомб, хрустело стекло...

Отзвуки войны все отчетливей слышались в заявках читателей на книги. Разве можно было вообразить, что требования станут так разнохарактерны, что в читательских запросах с такой точностью отразится наше военное положение и весь ход боевых действий?

В один из первых дней войны срочно понадобился портрет Гитлера: поскорее переснять его, размножить и наклеить на мишени стрельбища; заказ пришел из Осоавиахима.

Какие требования поступили позднее? На какие вопросы читатели хотели получить ответы? Что читателей интересовало больше всего?

Дикорастущие съедобные растения.

Тактика партизан в 1812 году.

Подземный госпиталь.

О воинской чести.

Технология изготовления пороха.

Разведение шампиньонов.

Средства против обморожения.

Применение дымовых завес.

Награждение Петрограда орденом Красного Знамени в 1919 году.

Гидрология Ладожского озера.

План и путеводитель по Петергофу.

Зарядка аккумуляторов.

Цинга и борьба с ней.

Кустарное производство спичек.

Зимняя смазка оружия.

Однажды январским вечером пришел молодой человек в командирской шинели. В читальном зале дежурила Юля — пункт неотложной библиотечной помощи. Командиру требовался план города Пскова. Зачем ему нужен план, приезжий не объяснил, да Юля и не спрашивала.

Она вспомнила, что незадолго до войны библиотека приобрела у одного частного лица богатую коллекцию «Города России». Вдвоем с Саввишной, светя фонарем «летучая мышь», отправились в длинное путешествие по промерзшим книгохранилищам. Все-таки удалось выискать в промозглых катакомбах нужную папку.

Прощаясь с Юлей, молодой человек проговорился — только что из госпиталя, после контузии. Впрочем, насчет госпиталя он мог и не упоминать — такой острый запах карболки исходил от него. Время от времени он покачивал головой, словно безмолвно поддакивал или сокрушалея о чем-то, ведомом ему одному. Достаточно было взглянуть на его непокрытую голову, чтобы понять — его остригли в госпитале под машинку, а с тех пор ножницы не касались волос.