Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый

Отношения Ержана и Василия Кускова были ровные. Они не дружили, но и не ссорились. Кусков — политрук роты, Ержан — командир взвода, подчиненный политруку. Однако Ержан старался держаться подальше от Кускова: рядом с ним собственные недостатки выпирали как-то резче. Политрук никогда не повышал тона. Но сделает замечание своим ровным голосом — словно на больное место надавит. Уали совсем другой. Осторожно, ласково погладит больное место, и любое огорчение забудешь. Вот такого бы политрука к ним в роту.

— Что ж, подумай над тем, что я сказал, — проговорил Кусков. — Времени на размышление у нас осталось мало.

Твердыми шагами Кусков пошел по траншее. Ержан молча смотрел ему в затылок; чувствовал он себя так, словно его раздели догола.

Вскоре пришли Купцианов и Мурат. Они обходили передовую. Купцианов не стал себя утруждать и не спустился в окоп. Он медленно оглядел окрестность и, рукою показывая на извилистую линию окопов, заговорил с расстановкой:

— Товарищ капитан, вы чересчур вырвались вперед. Разумнее было рыть окопы у самого леса.

В Мурате заговорило его упрямство, он резко оборвал начштаба:

— С какой точки зрения разумнее? Удобней удирать?

Купцианов вздернул подбородок, брови у него сошлись на переносице. Но он взял себя в руки и попытался улыбнуться:

— Нет. Я думал о более удобной доставке боеприпасов. К тому же мы не в наступлении, если не сказать — в отступлении. Короче говоря — мы в обороне.

Он цедил слова сквозь зубы, не скрывая иронии.

— Я хорошо разбираюсь в обстановке, — сказал Мурат, хотя хотелось крикнуть: «Здесь мне придется воевать, а не тебе!» Но он этого не сделал, только сказал:

— Там мы пророем второй пояс обороны.

Люди копошились на дне траншей, взлетала земля, выброшенная лопатами, торопливо пробегали связные, все было буднично. А небольшая кучка командиров, стоявшая поодаль, напоминала картину художника-баталиста, так она была торжественно живописна. Вскоре Купцианов с группой отделился от других и двинулся дальше. Мурат пошел вдоль окопов.

Завидев командиров, направлявшихся в его взвод, Ержан вышел навстречу. Комбат принял рапорт, поздоровался за руку. Он был собран, подтянут, чисто выбрит, хромовые сапоги блестели.

— А ну, показывай свое хозяйство, — сказал Мурат с живыми искорками в глазах. — Сегодня такой уж день, выкладывай, все, что умеешь.

У края окопа их нагнала Раушан. Переводя дыхание, она доложила:

— Товарищ капитан, санитарный пункт готов.

Раушан... Как же это? В заботах и волнениях сегодняшнего дня он, кажется, ни разу о ней не вспомнил. Он смотрел на девушку так, словно давно видел ее, очень давно. Чуть дрожат кончики пальцев, поднятых к виску. Или Ержану это чудится? Конечно, она тоже работала лопатой — под ногти набилась земля, рука грязная. Лицо обветрилось, погрубело, утратило былую прелесть, глаза как-то болезненно щурятся. Ворот гимнастерки слишком широк, голенища кирзовых сапог хлопают по икрам, явно не по мерке. Было что-то трогательное в этой изменившейся Раушан, что-то вызывающее жалость. Ержан смотрел на нее, и вдруг холод пробежал по его спине. А если угодит под снаряд?.. Он вдруг ясно представил себе, как она лежит ничком на земле, без кровинки в лице, и ее безжизненные пальцы зарылись в пыль. Что такое его любовь в этих огромных пространствах, по которым ходит неистовая смерть, — ничтожная крупинка счастья или неодолимая сила, над которой не властны ни пулеметы, ни бомбы, ни снаряды?

Мурат не заметил, как Ержан переменился в лице. Ему хватало и своих забот. Он сказал Раушан:

— Хорошо, я зайду на санитарный пункт. Взгляну.

— Разрешите идти, товарищ капитан?

Он мельком взглянул на Раушан, когда она уходила, неловко ступая в своих огромных сапогах. Быть может, он тоже подумал: «Как попал этот цветок в свирепую вьюгу?» Ержан перехватил его взгляд. «Он тоже боится за ее жизнь», — и снова Ержана охватил страх за Раушан, такой непобедимый страх, словно она заранее была обречена на смерть.

В таком тяжелом состоянии Ержан шел за Муратом. По траншее они добрались до Картбая и Кожека, которые рыли пулеметное гнездо. Картбай, закончив свое дело, был занят маскировкой бруствера. Кожек возился в проходе, соединявшем гнездо с траншеей. На его лопату налипла вязкая намокшая глина, работать было тяжело. Он безуспешно старался сбросить этот изнурительный груз.

При виде командира Картбай вытянулся, доложил:

— Товарищ капитан, боец Кулбаев роет окоп!

Сильные движения тела, полные жизни глаза, картинные усы показались Мурату знакомыми. Где он видел этого человека? У Мурата была хорошая память на лица, ко на этот раз она ему изменила.

Досадуя на себя, Мурат сказал:

— Перестарался, друг. Во время работы докладывать не положено.

— Есть, товарищ командир! Окоп готов, только и осталось, что подкосить фрицев под корень.

Мурат спрыгнул в окоп.

— Похоже, они собираются добровольно лечь под твою косу. Все от тебя зависит. Вожак верблюдов, который не перешел брода, от срама не убежит. Помни!

Мурат, обследовав ячейку, сказал:

— Сработано неплохо. Теперь дело за тем, как воевать будем.

— Жангабыл, помню, говорил: если бить без передышки, то самого бога доконать можно. Я так думаю, что фашисты тоже не камни, — ответил Картбай.

Мурат снова мучительно вспоминал, где же он встречал этого человека. Фамилия Кулбаев ничего ему не говорила. Он спросил напрямик:

— Как тебя зовут?

— Отец назвал Картбаем. — Боец с хитроватой улыбкой смотрел на Мурата.

— Я где-то встречал тебя.

— Легко может быть. Находимся в одном батальоне.

Мурат чувствовал, что боец недоговаривает, но не настаивал. Отойдя, он проверил зону обстрела. Пулеметная точка ему понравилась, и он одобрительно кивнул Ержану. Потом, выпрыгнув из окопа, стряхнул с себя комья глины и повернулся к Кожеку:

— Как чувствуешь себя, Кожеке?

Почтительное обращение требовательного командира польстило Кожеку и чрезвычайно изумило его. Он застыл с занесенной за плечо лопатой, но тут же опомнился и ответил:

— Грех жаловаться, товарищ капитан.

— Здорово ты нас напугал, когда отстал от поезда. Правда, потом нашелся. Теперь попробуй нагнать страх на немцев.

Мурат обошел с Ержаном почти весь взвод. Бодрое настроение не покидало капитана: он весело подтрунивал над бойцами, перебрасываясь с ними шутками. Одних похлопывал по плечу, другим выговаривал. Ержан коротко и ясно отвечал на все его вопросы. Настроение командира, особенно в напряженные дни, легко передается людям.

Наконец Мурат сказал Ержану:

— Хорошо поработали. Окопы надежные. Теперь собери всю роту. Побеседуем немного перед боем.

Мурат умел говорить и знал это. Он чаще других командиров выступал перед бойцами. Порой он был не прочь щегольнуть своей речью, которая текла легко, плавно, напоминая поток, играющий под солнцем. Но это не был внешний блеск. Мурат не терпел пустых слов. Ержан часто его слышал, понимал, что Мурат долго вынашивал в себе каждое свое выступление перед бойцами, обдумывал и взвешивал каждое слово, которое произнесет. И вместе с тем он знал тайну интонаций, пауз и жестов, знал эффект точно найденного слова, которое у опытного и умелого оратора всегда звучит так, словно родилось только здесь, в присутствии слушателей. Этими секретами живого, нескованного слова Мурат пользовался охотно.