Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый

Послышался гудящий звук. Он приближался. Перелетев через передовую, разорвался снаряд. Затем грохнули еще два взрыва, Раушан спрыгнула с повозки. От штаба торопливо бежал Коростылев.

Октябрь на исходе. Наступление врага продолжалось. Рубежи, на которых десять дней назад дивизия завязывала бои, остались далеко в тылу врага. Вместе со всем фронтом и дивизия Парфенова пятилась назад, цепляясь за каждый городок, деревню, холмы, упорно оборонялась под напором превосходящих сил противника, откатывалась дальше на восток.

Положение на других фронтах было не лучше. Юго-Западный фронт. упиравшийся в правый фланг немецкой армии и выдававшийся клином, за последние дни тоже отодвинулся на восток, почти сравнявшись с линией других фронтов.

Началась дождливая, туманная осень средней полосы России. С утра небо затягивалось сплошь тучами. Моросил дождь, продолжительно и нудно. Небо и земля сливались, пепельно-серый туман окутывал леса, оседал на рыжую траву. Подмораживало, на сосновых иглах по утрам лежал сверкающий иней.

С утра до вечера и всю ночь по малым и большим дорогам нескончаемым потоком двигались на восток войска и беженцы. Машины, военные повозки, крестьянские крытые телеги, потоки людей и домашнего скота... Внезапно появились фашистские самолеты. Люди в страхе бросались в кюветы, укрывались в лесах, оврагах. Брошенные на дороге лошади с диким ржаньем и храпом мчали пустые телеги. А затем, когда самолеты улетали, люди долго освобождали путь, сбивались, топтались, ругая друг друга. Шум, гам. Наконец, сладив с хаотической неразберихой, снова двигались на восток.

Основное направление врага — Москва. Он приближается к ней. Рубежи, на которых наше командование надеялось остановить врага, один за другим оказывались за спиной немцев. Октябрьское наступление фашистских дивизий, которое Гитлер предпринял с расчетом принять 7 ноября парад в Москве, продолжалось. Обстановка складывалась очень серьезная...

В один из этих грозных дней в штаб Парфенова прибыл на «виллисе» в сопровождении двух адъютантов командующий фронтом генерал-лейтенант. Это был статный моложавый мужчина с открытым лицом. Парфенов заметил его, лишь когда он приблизился к столу. Легкими, быстрыми шагами генерал-лейтенант подошел к вставшему Парфенову и протянул руку.

— Сидите, сидите, Иван Васильевич, — сказал он своим резковатым баритоном. — Как житье-бытье? — Его внимательные глаза как бы мельком окинули Парфенова с головы до ног.

— На житье не жалуюсь, Константин Константинович. Одна беда — отступаем, — с улыбкой ответил Парфенов.

— Наступательными действиями никто из нас похвастать не может.

По привычке, привитой многолетним жизненным опытом, Парфенов незаметно между разговором разглядывал генерал-лейтенанта. По возрасту моложе его. Подтянутая, подобранная фигура говорит о нерастраченной энергии. Он часто сжимает в кулак свои длинные белые пальцы или сильно барабанит по столу.

— Но это долго не продлится. Мы перестанем отступать, — проговорил генерал-лейтенант. — Силы противника?

— Две пехотные дивизии, танковый полк и два полка тяжелой артиллерии.

— Верно. Эти данные есть и у нас. Я о другом хотел спросить — вы к противнику ближе: каков дух его войск?

Парфенов заметил: генерал-лейтенант тоже следил за ним своим оценивающим взглядом. И, по-видимому, ждал от него тактических соображений, продуманной оценки моральных сил противника. Парфенов собрался с мыслями:

— После первых и победоносных для гитлеровской армии месяцев войны стремительность немецкого наступления немного спала. Но немцы еще сильны. Это ясно. По всей вероятности, у цели наступления они выложат все силы. Как говорится, из кожи будут лезть.

— Да, вы правы, — согласился генерал-лейтенант. — Вот тогда-то и ударить по врагу. — Генерал-лейтенант энергично сжал кулак. — И мы, безусловно, ударим, да так, что он надолго запомнит. — Сделав паузу, командующий заговорил спокойно, словно советовался сам с собой. — Но мы пропустили их слишком далеко. Очень далеко пропустили. Народ не ждал от нас такого, с позволения сказать, маневра. Он иначе думал о своей армии.

Внутренняя боль проглянула во взгляде генерал-лейтенанта. Парфенов побледнел и поднял на командующего глаза. Но голос его оставался спокоен, когда он сказал:

— Вы говорите истинную правду, товарищ генерал-лейтенант. Народ верит нам, но сердце народное в тревоге. Каждый день он ждет от нас хороших вестей. А мы запаздываем с этими вестями.

— Неделю назад мой штаб стоял в одной из местных деревень, — сказал генерал-лейтенант. — Расположились не то в колхозном правлении, не то в сельсовете. Я вышел — гляжу: передо мной старик со старухой. Я поздоровался и пошел было дальше. Адъютант говорит старухе: «Какое у вас дело? Не задерживайте». Но старуха заступила мне дорогу. Напористая, — командующий усмехнулся. — «Мне нужен самый первый генерал, настоящий. Ты будешь?» Я отвечаю: «Верно. Это я настоящий генерал». — «Тогда, говорит, втолкуй моему старику. Надоел он мне, хочет сниматься с родных мест. Вы как, остановите немцев? Я так думаю — остановите. Разъясни это, родной, моему тугодуму». Гляжу, подбоченилась старуха и не отступает от меня. И вижу — не сомневается в моем положительном ответе. Вы понимаете, Иван Васильевич, какая тяжесть легла мне на сердце. А солгать я не мог. Я ответил: «Лучше будет, если уедете». И вы бы видели, как она поглядела на меня! Глаза ее говорили: да ты что, не спятил? Куда же вы идете? Ведь за спиной-то у вас Москва?!

Генерал-лейтенант, нахмурившись, смотрел на столешницу и пальцами выбивал по ней дробь.

— Вот такие-то дела.

— Нелегко говорить народу горькую правду, но от этой горькой правды увильнуть нельзя, — сказал Парфенов. — Враг у нас мощный. Вон старая Европа сразу развалилась под его кулаком. Конечно, она сама виновата в этом. А мы выдержим и победим. Но если бы заранее были готовы... Может... мы не понесли бы столько жертв? Константин Константинович, мы с вами старые волки. Иногда меня посещают такие мысли...

— Да, может быть, — помолчав, ответил генерал-лейтенант. — Кто застрахован от ошибок? Но иные ошибки можно было предусмотреть и предотвратить.

После этого наступило молчание. Оба генерала почувствовали неловкость: беседа нарушила рамки обычной субординации, неожиданно сблизив начальника и подчиненного, и теперь они не сразу могли переключиться на деловую официальную речь. Командующий поднялся из-за стола и медленно начал расхаживать по комнате. Очень высокий, он едва не касался головой низкого потолка избы.

Круто повернувшись к Парфенову, он, словно сбросив раздумье, очень громко произнес: