Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый

— Что случилось? Скажи, что случилось? — спрашивал ошеломленный Кусков, придерживая женщину за плечи.

— Ой, сгубили! Палачи, кровопийцы! Убили! — причитала женщина сквозь рыдания.

Василий гладил ее по голове.

— Кого убили?

— Аленушку. И Витю расстреляли! Аленушка — сестра моя. Ох, чтоб сгорело их гнездовье вместе с Гитлером! Чтоб подохли они, палачи, чтоб земля не приняла их поганых костей! — голосила женщина.

Василий и Ержан насилу успокоили ее. Они подошли к месту расправы. Возле сарая лежала молодая женщина. Кровь пропитала ее шерстяной свитер на груди, обагрила белый снег. На лице женщины застыло выражение ужаса и ненависти. Губа приподнялась над стиснутыми зубами. Недалеко от женщины лежал двухлетний, очень беленький ребенок. Казалось, он безмятежно спит, поджав ноги, этот крепенький малыш. Бойцы стояли молча, сняв шапки. Толпа все росла. Задние из-за плеч передних хмуро поглядывали на мертвецов.

Женщина, которая привела Василия и Ержана, опустилась на колени и, обнимая то сестру, то младенца, продолжала выкрикивать страшные проклятия убийцам. Из ее сбивчивого, вперемежку с рыданиями рассказа выяснилось, что здесь произошло.

Ночью в дом Алены постучался боец, раненный в ногу и отставший от своей части. Он просил помощи. Алена спрятала его в погреб: она надеялась вылечить раненого. Наутро в деревню вошли фашисты. Четыре солдата остановились у Алены. Неизвестно зачем, вероятно, рассчитывая раздобыть съестное, они проникли в погреб и нашли там раненого красноармейца. Его выволокли во двор. Позвали хозяйку. Алена вышла из дома с ребенком на руках. Когда на ее глазах стали избивать раненого, Алена кинулась защищать его. Ее ударили прикладом в грудь. Алена опрокинулась на спину, ребенок выпал из ее рук. И тут один из гитлеровцев, вскинув винтовку, двумя выстрелами покончил и с матерью и с ребенком.

Страшная весть облетела деревню. Толпа росла. При виде убитой женщины и ее младенца гнетущее молчание охватило людей. Василий медленно обвел взглядом сельчан и бойцов батальона. Как черная туча, стояла толпа. Похоже было, что люди лишились способности двигаться, говорить, чувствовать.

Вот стоит Бондаренко с бескровным лицом и запавшими небритыми щеками, в глазах его и ненависть и скорбь. Вот Земцов — щетинки его белесых бровей туго сошлись на переносице, полные слез глаза уставились в одну точку, губы прикушены. В каменной неподвижности застыл Картбай: прокуренные короткие усы его не шевелятся, а в глазах — черная туча.

Вслед за Кусковым бойцы сняли шапки. Только Кожек ничего не замечал вокруг, кроме убитых. Убитое дитя — этого он не мог вынести! Голова его шла кругом. Не отрываясь, он глядел на малыша с судорожно согнутыми беленькими пальчиками. Кожек вспомнил своего Еркина. Сердце солдата колотилось тяжко и порывисто, будто не чужого, распростертого на снегу ребенка видел он, а родного Еркина. Некоторое время Кожек находился в тупом забытьи. И вдруг из груди его вырвался отчаянно безысходный вздох: «Ах!» Он похолодел от ужаса, увидев на снегу, под мышкой у младенца, запекшуюся красным кусочком кровь — кровь его сердечка.

Опустившись на колени в снег, Кожек заплакал и притронулся губами к холодному лобику младенца. Потом поднял мокрое от слез лицо и поглядел на людей.

— Давайте, земляки, схороним его, бросим в могилу по горстке земли, — хрипло сказал Кожек.

Группа бойцов, взяв лопаты, пошла за околицу деревни копать могилы.

Кожек все не мог успокоиться. С возмущением и горечью он спрашивал:

— В чем его вина? В чем? Невинное дитя даже зверь пожалеет.

— Разве они трогали только виноватых? И кто же виноват перед ними? — спросил Картбай, и огонек ненависти вспыхнул в его зрачках. — Или ты думал, что они будут бить так, чтобы не было больно?

...К вечеру батальон двинулся в дальний путь. За деревней на возвышенности его настигли десять грузовых машин с солдатами. Немцы выскочили из машин и, рассыпавшись цепью, пошли в наступление, на ходу стреляя из автоматов.

Мурат привел батальон в боевой порядок, разгруппировал и дал приказ начать отход. Он не хотел сталкиваться с врагом: целью его было вывести колонну под покровом наступающей темноты, войдя в лес, который чернел впереди. Взвод Ержана залег, завязав перестрелку с вражескими автоматчиками.

— Ты сдерживай их и отступай в лес. Там соединимся, — сказал комбат Ержану.

Первая растерянность прошла. Взвод Ержана дрался хорошо. Экономя патроны, бойцы стреляли с точным прицелом, когда фашисты перебегали с места на место или поднимали головы. Ержан послал Борибая связным на правый фланг взвода, а сам побежал на левый фланг, покрикивая: «Спокойней! Стрелять точнее! Беречь патроны!»

За спиной взвода, прикрытые огнем, спешили к лесу бойцы батальона.

Спустя полчаса залегшие немецкие автоматчики получили подкрепление. В сумерках был слышен гул подошедших машин, отрывистые команды. С околицы деревни ударили пушки. Неокопавшимся бойцам грозил большой урон. Неожиданно донесся слух: немцы обходят с левого фланга.

Ержан приказал Картбаю, лежащему рядом с пулеметом:

— Сейчас будем отходить. Ты задержи их. Только не упускай нас из виду.

— И я с ним, товарищ лейтенант, — попросил подползший с другой стороны Кожек.

— Согласен, — сказал Ержан. — Отходите вместе, стреляйте поочередно.

Отступая, взвод наткнулся на фашистов, успевших зайти с тыла. Чтоб не попасть в кольцо, Ержан приказал:

— Идти вправо, не медлить!

Неприятель все сильнее теснил взвод, отрезая ему путь к лесу, в котором скрылся батальон.

Стемнело. Вспышки автоматного огня обозначали пунктиром линию неприятеля. Зарница, возникшая у околицы деревни, протянулась к востоку и дугой легла на левый фланг. Помня приказ Ержана беречь патроны, бойцы стреляли дружными залпами лишь тогда, когда немцы поднимались в атаку. Три раза откатывался враг. Но с прежним упорством немцы продолжали преследовать взвод. А в это время Картбай и Кожек вели бой с первой группой вражеских солдат.

Увидев темную стену солдат, Кожек взглянул на Картбая. В темноте блеснули его глаза.

— Держи себя в руках, Картбай. Нам, пожалуй, лучше не спешить, — процедил Кожек сквозь зубы. — Пусть они подойдут поближе, собаки! Будем, бить наповал, пусть они больше никогда не встанут, да сгорят могилы их отцов!

— В темноте подпускать их близко — дело опасное. Осторожней! — крикнул Картбай.

— Молчи! Я знаю. Они у меня свое получат, пусть только приблизятся, — ответил Кожек.

Картбай в темноте не мог определить точно расстояние, отделяющее его от наступающего врага. Инстинкт подсказал ему, что наступило время стрелять. По своему обыкновению он прицелился в неясный силуэт правофлангового солдата, с трудом ловя его на мушку. И нажал гашетку ручного пулемета. Пулеметный ствол, изрытая слепящий огонь, затрясся, как живой, медленно разворачиваясь справа налево.