Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй

Жестом фокусника он извлек откуда-то поллитровку, посмотрел ее на свет, вожделенно улыбнулся, сглотнул слюну и сказал веско, точно вбивая кол:

— Эта штука теперь подороже, чем птичье молоко.

Наполнив один стакан до краев, а второй наполовину, он чокнулся первым стаканом с бутылкой, а второй торжественно, как бесценный дар, преподнес Жанель:

— Ну, давай! Будем здоровы! За победу!

— Извините, но я не пью, — пробормотала Жанель.

— Как так? — искренне удивился Жаппасбай. — Сейчас не пьет только тот, кому не наливают. Не ломайся, милая, война все спишет.

— Нет-нет, пейте сами.

— Ну, бери-бери! Что с тобой сделается? Пей, не стесняйся! Давай-давай!

Жанель никогда не пробовала водки. Раза два в гостях еще до войны пригубила красного вина. «А если эта гадость действительно поднимает настроение?» — подумала она сейчас.

Жаппасбай сильной рукой схватил ее за локоть. Она задрожала. Он поднял стакан и запрокинул ей голову.

Она на мгновение задохнулась, потом почувствовала головокружение, а через несколько минут комната показалась ей теплой, уютной, лампа словно вспыхнула ярче, и все вокруг приятно сузилось. Мясистое лицо Жаппасбая симпатично лоснилось, и он казался теперь вовсе не мрачной пугающей личностью, а вполне обыкновенным и знакомым мужчиной.

Жаппасбай жадно и сосредоточенно рвал зубами холодную баранину, а потом, что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу:

— Эй, совсем из головы вылетело! Я ведь гостинец принес твоему пацану.

Он сунул руку в карман штанов и вытащил горсть слипшихся, в волосках и соринках, конфет-подушечек. Жанель завернула конфеты в тряпочку и отложила в сторону. Мурат уже и не помнил, как выглядят настоящие конфеты.

— Все, что будет нужно, говори, не стесняйся, — благодушно сказал Жаппасбай и игриво потрепал ее по спине.

Жанель почему-то не уклонилась, не сбросила эту тяжелую руку. Она не понимала, что с ней происходит. Мерцающий неверный свет лампы, мужчина, развалившийся рядом на подушках, его тяжелая рука... Какое-то странное чувство охватывало ее, и вдруг она поняла, что это было почти уже забытое чувство близости мужчины, и когда она поняла и назвала это чувство, оно поднялось над ней мутной волной и захлестнуло с ног до головы.

Жаппасбай, улыбаясь, смотрел на нее так, словно она была уже без платья. Его рука со стаканом водки вновь приближалась к ее лицу.

— Не буду! — дико закричала Жанель. — Не буду пить!

Жаппасбай изумленно взглянул на нее и мгновенно, каким-то автоматическим движением, опрокинул стакан в свою глотку.

— Эй, Жанель, что с тобой случилось? — спросил он, запихивая в рот мясо. — Забыла чаю подлить...

— Извините, — прошептала Жанель и трясущимися руками подлила чаю.

Жаппасбай снова посмотрел бутылку на свет. Водки оставалось совсем мало, и он сокрушенно поцокал языком:

— Другие сейчас за эту драгоценную влагу готовы не знаю на что, но я не из таких. Люблю угостить, я мужик не прижимистый.

Отрыгивая, он лежал на почетном месте, на мягких подушках, как сытый кот.

— Так что, Жанель, если в чем у тебя нехватка, сигнализируй мне, не стесняйся, — говорил он. — Все эти кладовщики и продавцы у меня вот здесь, — он показал массивный кулак. — Да что там продавцы — все самые большие районные шишки передо мной на задних лапках ходят.

— Да что вы говорите? Как же это так? — удивилась Жанель.

— Ха! Ты что, Жаппасбая не знаешь, что ли, — он высокомерно поднял голову. — У меня хоть должность и не ахти какая высокая, а заслуги перед государством нема-а-алые! Да-да! Кто в недавние годы, не жалея сил, громил врагов? Жаппасбай! Вот тогда и оценили меня но достоинству.

— Каких же врагов? Вы ведь на фронте не были, — сказала Жанель.

— Дура! — свирепо выкрикнул он, но потом сказал помягче. — Ты, оказывается, политически недоразвитая. Придется, — он глухо хохотнул, — подзаняться с тобой. Не слыхала, что ли, про врагов народа? С ними мы и бились, их, гадов, выводили на чистую воду. Лично я подал восемьдесят сигналов. Каково? То-то же!

Жанель, толком не понимая, о чем он говорит, все же подковырнула:

— Ну, на фронте-то небось пострашнее будет.

— Совершенно политически неграмотная, — почему-то весело сказал Жаппасбай. — Да ведь если бы их тогда не убрали, они сейчас нас всех немцам бы предали. Понимаешь? — он вдруг погрозил Жанель пальцем. — А ты смотри — поосторожней высказывайся. Борьба с ними далеко не окончена. И сейчас еще кое-где затаились фашистские прихвостни. Вот в прошлом году выявлен был псевдоучитель Боранкул...

Жанель помрачнела. «Враг народа» для нее было понятием туманным, а старика Боранкула она знала хорошо — на шильдехане ее первенца он был крестным.

— Так что поменьше безответственной болтовни, — продолжал Жаппасбай, — а то мигом пошлем к черту на кулички.

Она испугалась, но он тут же, подобрев, снисходительно потрепал ее по спине.

— Не дрожи, дурочка. Жаппасбай своих людей в обиду не даст.

Она убрала дастархан, и он встал, сильно, до хруста в суставах потянулся и коротко буркнул:

— Стели постель.

Жанель охватила паника,

— Постель? Как это постель?

— Да ты что, чокнутая? Не понимаешь, зачем к тебе мужик пришел? Небось истомилась одна-то, а? Ты, наверное, горячая, а, Жанель? Ну, быстрей, быстрей! Помогу твоему бабьему горю. В народе говорят, поможешь человеку в беде — бог воздаст... — Жаппасбай блестел глазами и нечисто усмехался.

Жанель дрожала всем телом. Больше всего она боялась, что он сейчас кинется на нее, и тогда снова мутная волна захлестнет ее, и она не выдержит, сломится.

— Нет! Нет! Уходите! Прочь! — закричала она.

— Ну-ну, покричи, так уж полагается для порядка...

— Убирайтесь! — взвизгнула Жанель.

Жаппасбай и ухом не повел. Не торопясь он стал расстегивать брюки.

— Ишь ты, ишь ты, — хихикал он. — Любая девка не прочь переспать с Жаппасбаем, а тут какая-то бабенка еще выламывается.

Память обо всех давних унижениях мгновенно отрезвила Жанель. Вот так же и те джигиты-кобели в ауле относились к ней. Днем они стеснялись приблизиться, а ночью лезли. Они видели в ней не человека, а лишь предмет своей похоти, подстилку. Нет, этого не забыть...

— Прочь! — яростно завопила она. — Убирайся вон, скотина!

Отпрыгнув к порогу, она схватила топор.

«Сироты злопамятны», — говорят в народе. Наверное, так оно и есть, а может быть, иначе, но именно эта злая память спасла Жанель, прогнала бесовское наваждение, уберегла от поступка, которого она не простила бы себе всю жизнь.

...А буран воет все сильнее. Видимость только на длину аркана, дальше — сплошная черная мгла. Иногда чудится, что какое-то тело проносится совсем рядом, иногда чудятся какие-то звуки. Жанель сдерживает дыхание, вся превращается в слух, но нет, ничего не слышно, кроме воя ветра. Один лишь черный ветер колобродит в степи и гонит поземку с яростным свистом.