Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй

Доктор Нараянлал подумывает о поездке в Советский Союз, но высказывается и об этом в своем излюбленном, несколько фрондерском тоне:

— Не хочу иметь дела с официальными органами. Как бы это организовать поездку на собственные средства? Как частное лицо...

Он дарит нам свои пьесы, напечатанные на языке хинди, и предлагает, если понравятся, перевести и предложить какому-нибудь советскому театру. Вот в Польше его пьесу ставили. И прислали положительные рецензии.

Исаак, хорошо владеющий языком хинди, тут же начинает с интересом листать книжку. Я снова жалею, что не могу последовать его примеру, хотя в речи нашего хозяина и мелькали для меня, как огни в беспроглядной тьме, слова общего арабского корня, понятные мне. Я радовался этим словам. Китаб... дуния... муххабат... адебиати... А когда я в разговоре употребил выражение «духовный опыт», Исаак тут же перевел его как «рухани тажриба». Так я и сам мог сказать.

Кстати, любо-дорого посмотреть, как воспрял духом наш Исаак при возвращении в Дели, в стихию знакомого ему языка хинди. Ведь в Калькутте, Мадрасе, Бомбее он был так же нем, как и мы, грешные, и вынужден был обходиться одним английским. В Дели он оставил английский, переключившись целиком на хинди. С упоением прозелита беседует с горничными и официантами в гостинице, заговаривает на улице с прохожими и, как дитя, радуется, когда видит удивление прохожих.

...В комнате у Нараянлала горит четырехгранный тоненький, со спичку, прутик сандалового дерева. Он наполняет помещение ароматом, не давая пламени. Только легкий дымок курится. Я своим степным носом очень четко улавливаю этот аромат, а также то мгновение, когда длинная сандаловая «лучина» догорает. Это хороший предлог, чтобы прервать затянувшийся монолог нашего хозяина и ретироваться восвояси.

Наш делийский опекун — мистер Малик, работник министерства просвещения. Он как-то рассеян в общении с нами. Может быть, оттого, что он грешит стихами, которые время от времени появляются в газетах и журналах. Во всяком случае, его поэтическая отрешенность сказалась хотя бы в том, что он не сумел организовать как следует нашу поездку в Хардвар: вагон без кондиционированного воздуха в здешних условиях — это источник больших неприятностей. И мы только кисловато улыбаемся в ответ на посулы мистера Малика насчет предстоящей нам в Хардваре замечательной встречи и даже насчет того, что при возвращении в Дели нас ждет прославленное угощение — тандури-чикен, то есть каким-то специальным образом запеченный цыпленок. Видимо, ему представляется возможным, что в этой тропической жаре наши мечты сосредоточены на жареном мясе!

В Хардвар мы едем втроем: Леонид Почивалов, Майя Ганина и я. У Голубева нашлись срочные дела в Дели, и он остался в столице. Мы скрепя сердце согласились тронуться в путь без переводчика, рассчитывая на то, что наша дорога — одна ночь. Ночью беседовать не придется, а там, на заводе, много советских, и среди них найдем себе переводчика. Ну, а для кратких диалогов в пути, может быть, обойдемся скупым рационом почиваловского английского языка.

И вдруг судьба решает порадовать нас неожиданным собеседником. Перед самой отправкой поезда в нашем купе появляется нечто предельно волосатое, увенчанное чалмой. Наверно, сикх из тех, чьих волос и бороды никогда не касалась бритва. И вдруг из глубины этой бороды до нас доносятся слова, произнесенные... по-русски!

Но, может быть, кроме этих двух-трех вежливых слов, он ничего и не знает? Устраиваем тут же краткий коллоквиум.

— Где вы учились русскому?

Оказывается, он целых пять лет провел в Москве, обучаясь в Университете имени Лумумбы. Почти земляк! Но как хорошо, что мы своевременно узнали это. Иначе могли сказать что-нибудь нелестное о его внешнем виде, а он бы понял...

Попутчик рекомендуется нам. Его зовут Сони Амардиб Сингх. Он вот уже четыре года, как окончил университет и сейчас работает по специальности. Инженер-нефтяник. Работает почти всегда в степи, поэтому и возит за собой повсюду свою постель. Направляется сейчас в город Дехрадун. Это подальше нашего Хардвара.

Знакомство надо обмыть. И мы наливаем попутчику в стакан волшебный напиток, захваченный нами, так сказать, для дезинфекции. Он узнает «Столичную», но заявляет, что мы налили ему слишком много для индийца. Однако годы московской учебы не пропали для инженера даром — он все-таки справляется со своей порцией и сразу оживляется. Глаза его начинают блестеть, речь становится живее. Мы замечаем, что он красив. Узкое, удлиненное лицо, точеный нос, ровная смуглость кожи. Но эти волосы со всех сторон...

— Ты и в Москве не брился? — любопытствует Почивалов.

— Устоял, — смеется Амардиб, — а многие наши не устояли под напором прелестных девушек, не желающих ходить с такими обросшими парнями да еще в чалмах. В моей семье восприняли бы как катастрофу, если бы я последовал примеру этих парней. Надо беречь стариков-родителей.

От обрядов беседа наша постепенно переходит на более высокие темы. И вот мы уже говорим о самой сути религиозных верований, о творце вселенной, о бессмертии души, о смысле жизни.

— Я не придаю значения различию верований и обрядов, — говорит Амардиб Сингх, — не в них суть. Суть в главном — в том, что не может быть творения без Творца. В это я глубоко верю и по этому вопросу не раз выступал в дискуссии с профессором, преподававшим нам в Москве философию. Он, как марксист, отрицал Всемогущего.

— Он вам не мстил за споры двойками? — смеясь, спрашивает Майя Ганина.

— О нет! Мы были друзьями. Профессор очень ценил некоторую мою начитанность в его науке. И он, хоть и спорил со мной, но очень терпимо относился к моим религиозным убеждениям. А знаете, я думаю, что в глубине души каждый человек верит в бога.

Леонид Почивалов твердо заявляет, что к нему это не относится, и наш попутчик адресуется ко мне:

— А вы?

Вместо ответа я рассказываю ему притчу о своем «нагаши» — родственнике по материнской линии. В тридцатых годах это был воинствующий безбожник, не жалевший усилий для борьбы с теми, кто читал намазы и держал уразу. Когда через два десятилетия я встретился с ним в его ауле, каждая его фраза начиналась с восклицания «Кудая тоба, жасаган ие жаббархак!», то есть, «О Боже, слава тебе, всемогущий Создатель!» Его религиозность удесятеряется постоянным страхом перед карой свыше за прошлые кощунства. На мои просветительно-атеистические речи он отвечал, что сам был бы рад, если бы бога не было, тогда ему нечего было бы бояться. А так... Ох, и задаст же он бывшим атеистам!

Несмотря на философские разногласия, Амардиб Сингх полон самых лирических воспоминаний о Москве, об университете. Нашу страну он называет коротко и ласково «Союз», без прилагательных. С приятным мягким акцентом он охотно и довольно свободно говорит по-русски.