Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Герой, — насмешливо отозвался Неустроев, занятый чем-то своим. Он всегда так — не просто слушает, а работает. И когда глядит на тебя — тоже работает.

Илья понимает: капитан чем-то занят и мешать ему не следует. Так они и дошли до рощи молча. Здесь Сьянов и вовсе стушевался: столько генеральских, полковничьих звезд — глаза слепит. Обрадовался, когда увидел двух старшин. Тоже, видать, командиры рот или взводов. Хотел к ним подойти, Степан Андреевич не отпустил. Посадил рядом с собой. А тут и совещание началось.

Маршал сначала похвалил за наступательный дух войск. А потом сурово сдвинул брови и сказал:

— Но я недоволен. Так Берлин брать нельзя!

И объяснил — почему недоволен, почему нельзя. Танки, словно нарочно, подставляют себя под артиллерийский огонь. Пехота недостаточно близко прижимается к огневому валу артиллерии. При штурме улиц, кварталов, домов отдельные группы теряют связь, между ними нарушается взаимодействие. Это закономерно — на первом этапе боя. Но бойцы утрачивают уверенность в себе, а значит, теряют способность продолжать бой самостоятельно — за комнату, за лестничную площадку, за подвальный проем, если такое положение затягивается. Вина на командирах. От командира взвода до командующего фронтом.

— Даю на подготовку еще десять дней. Проводите учения так, чтоб на вас и на солдатах от пота и соли горели гимнастерки! Берлин мы должны взять, а не вести изнурительный многомесячный бой в этом фашистском логове! Штурм, какого не знала история!

Так запомнилось Сьянову это совещание. На нем впервые было сказано прямо: завтрашние бои не просто бои, а начало штурма Берлина. Падет Берлин — и войне конец. Для тех, кто останется живым. Нелегко остаться живым. Смерть на каждом сантиметре изрытой снарядами, авиабомбами, минами, черной от пороха и огня земли. Смерть в воздухе, которым ты дышишь и который каждую секунду прошивают густой огненной строчкой автоматы и пулеметы, прожигают термитные снаряды и фаустпатроны, рассекают рваные куски раскаленного добела металла. Взять Берлин и уцелеть — счастье! За той чертой — победа, мирная жизнь. Илья знает — не один он так думает. Все...

После совещания потерян счет дням и ночам. Учебные штурмы Берлина следуют один за другим. И начинают сходить с плеч солдатских истлевшие от пота и соли гимнастерки.

Почему-то чаще, чем обычно, бывает в их роте комиссар батальона Алексей Прокопьевич Берест. Быть может, прежде Сьянов не замечал этого. Теперь другое дело — он, Сьянов, парторг роты. Сегодня Берест спросил:

— Послушай, Илья, ты бы хотел стать офицером?

— Я не понимаю, товарищ старший лейтенант...

— Что ж тут понимать: три раза ты командовал ротой в самых ответственных боях и всякий раз тебя отстраняем не потому, что ты не справился, а что старший сержант. Не офицер, а сержант.

— Я не обижаюсь.

— Не на кого, — засмеялся Алексей. — Хотя в твоем «не обижаюсь»...

Сьянов покраснел.

— Товарищ старший лейтенант, честное слово.

Берест посмотрел ему в глаза.

— Может быть, и так. А вот солдаты говорят: «Затирают Нашего Сержанта. Как бой — веди роту. Как передышка — сдай необстрелянному лейтенантишке».

— От безделья чешут языками.

— А по-моему, правильно говорят.

— Всю жизнь военным я не собираюсь быть.

— На войне надо быть военным. И ты военный. Ротой командуешь получше иного кадрового командира. — Берест закурил, предложил папиросу Илье, продолжал: — Хочу открыть тебе одну военную тайну. Мы с командиром батальона давно представили тебя к званию старшего лейтенанта. И командир полка, и командование дивизии поддержали нас. Но, оказывается, на фронт пришли кое-какие довоенные порядки, через которые нам не удалось перепрыгнуть. Видишь ли, у тебя нет специального военного образования. Ты не кончал нормальной школы, не служил в команде одногодичников, не проходил никаких краткосрочных и долгосрочных курсов. Ведь так?

— Не кончал, Алексей Прокопьевич, не проходил.

— Ну вот. И, выходит, нельзя тебе присваивать офицерское звание. Будто школа войны стоит меньше каких-то курсов.

Берест видел — Илье неприятен этот разговор, но он должен был сказать все до конца.

— Тогда мы решили послать тебя на эти самые курсы.

— Никуда я из своей роты не уйду! — угрюмо сказал Сьянов.

— А ты не лезь поперед батьки в пекло, — улыбнулся Алексей. — На курсы тебя тоже не приняли. Возраст не позволяет. Ты, оказывается, переросток.

Улыбнулся и Сьянов.

— Второго августа стукнет сорок.

— Круглая дата. — Берест помолчал. — Вот и все мои секреты. Да, звонили из штаба полка — к вечеру прибудет пополнение. С новым командиром роты. Познакомь его с народом, с боевой обстановкой.

Но, вероятно, Берест еще не возвратился в штаб батальона, как оттуда передали приказ — сбор по тревоге. Новый командир роты догнал их на марше. У Одера рота втянулась с ходу в бой. Командир подорвался на мине, и снова парторг Сьянов повел бойцов в наступление. Поле было изрыто траншеями, воронками, противотанковыми рвами — есть где укрыться солдату от вражеской пули, снаряда, мины. Но как тяжело по такому полю продвигаться вперед, когда оно содрогается от разрывов!

Перед эскарпом, залитым водой и похожим на канал, рота залегла. «Можно поднять, самому вперед — и остальные пойдут. Но — пиши пропало», — лихорадочно думает Сьянов, ища глазами лазейки... выхода... спасения. Ага, вон что-то чернеет справа.

— Ищанов, разведать! — коротко бросает он ефрейтору.

— И я!

Это Столыпин. Белобрысый, рослый — потомственный помор. Он недавно в их роте. Сьянов видит, как бойцы ползут, скатываются в воронки, когда рядом разрываются снаряды. У Ильи замирает сердце — живы ли?..

Вернулся один — Столыпин. Доложил:

— Там через ров лежат четыре большие трубы. С водой. Ищанов сказал — пройти можно.

Сьянов полз, не чуя, что горят локти и колени. Когда доползли до труб, он приказал передохнуть. Потом, черпая широкими кирзовыми голенищами холодную воду, провел бойцов по трубам, как по тоннелю. Не дав передышки, поднял на последний бросок. Когда прыгнул в немецкую траншею — заметил: с крутой черепичной крыши скатилось солнце, и лучи его погасли. Стало легко глазам. Что-то говорили пленные. Ординарец Вася Якимович бойко переводил:

— Удивляются. Говорят, мы с неба свалились.

— Заискивают, подхалимы, — усмехнулся Митька Столыпин.

— Не хотят возвращаться к своим. Боятся — расстреляют. Где-то тут у них заградотряд, что ли?

Быстро темнело. Прибежал связной штаба батальона. Зачастил:

— Ну и наступаете, еле догнал. Через ров переправу наладили — танки идут. Артиллерия. Вот пакет, читайте, — протянул он Сьянову бумагу, осветил карманным фонариком.