Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Проверяю, — добродушно пробасил Столыпин.

«Да разве он автомат проверяет? Нового бойца!» — думает Сьянов, а сам все высматривает через окна ориентиры, которые помогут роте быстрее проскочить до Кенигсплац, а потом — через площадь — к рейхстагу.

К окну подходит Якимович. Задумчивое нежное лицо. Совсем мальчик. Чем-то взволнован. А может быть, Вася только что оторвался от своей записной книжки? Сьянов не обращает внимания на ординарца, вынимает сигару. Вася подносит зажженную зажигалку.

— Спасибо.

— Пока вы были на КП, у нас гостил политсостав: от Военного Совета армии до батальонного. С каждым бойцом беседовали. Ефрейтор Ищанов просил пустить на штурм рейхстага первым его отделение. Другие подняли шум — святых выноси.

— Откуда ты знаешь про святых?

— Это не я сказал, а генерал Литвинов. — Вася улыбнулся. — Он-то должен их знать по старому режиму.

Илья представил невысокого, но статного белоголового генерала и согласился со своим ординарцем: пожалуй, должен. Якимович между тем продолжал докладывать:

— И пополнения все серьезные. Вон тот, что пикируется со Столыпиным, сказал генералу: «Мы понимаем, какое доверие оказано нам, и мы оправдаем его!» — Лукачев его фамилия.

Вася Якимович замолчал, но Сьянов чувствовал — не все выложил ординарец. Сухо обронил:

— Дальше?

— Разрешите людям побаниться. Сами понимаете...

— Понимаю! — Сьянов взглянул на часы. — Тридцать минут... Живо!

Якимович просиял:

— Куда нам столько: вода давно кипит! — И, помедлив секунду: — Вот вам свежее белье.

Илья окатил себя горячим мыльным раствором, попросил Якимовича потереть спину, снова окатился — теперь прохладной водой, надел все чистое. Закурил, ожидая, когда помоются бойцы. Отдыхало в сладкой истоме тело. Отдохнула душа.

Илья сидит в коридоре на составленных штабелем патронных ящиках. Ему видно пространство, что лежит между домом Гиммлера и рейхстагом. Здесь был парк или сквер. Теперь — пространство: деревья срублены снарядами, дорожки изрыты авиабомбами, все завалено обломками войны. Железобетонные траншеи — и те разрушены. На этом пространстве сейчас рвутся немецкие мины. Наша артиллерия бьет по рейхстагу.

Рейхстаг напоминает Илье гигантского паука. Серое, вросшее в землю здание. Окна заложены кирпичом, отчего оно кажется слепым. До него, прикидывает Илья на глазок, шагов триста — триста пятьдесят. Через считанные минуты рота должна будет сделать эти триста шагов... Безотчетно он нащупывает в кармане очередную сигарету.

После молчаливого перекура Сьянов построил бойцов перед окнами, обращенными к рейхстагу. Переходя от отделения к отделению, рассказал, кому как действовать на местности. «От той воронки до надолбы, что в створе с третьей колонной — бегом. Какой бы ни был огонь, — бегом! Иначе расстреляют всех! За проволочным заграждением у них траншея. Накопимся и — к парадному входу. Ступенек не считать — перелетать! Если двери уцелеют от артналета — пробить противотанковыми гранатами». Илья задержался возле Доса Ищанова. Последнее напутствие относилось главным образом к бойцам его отделения. Ось их наступления шла по центру и упиралась в парадную дверь рейхстага, что темнела между колоннами. Туда сейчас смотрели и командир роты и командир отделения. Их взоры, как в фокусе, сошлись в центре квадрата, над которым возвышался чугунный всадник. Оба они сейчас мысленно устремились туда. Сквозь встречный ливневый огонь. По Кенигсплац... по парадным ступеням — к парадным дверям. Настежь их и — вот ты живой, в рейхстаге!

Сьянов перевел дыхание, бросил окурок.

— Помни о люках и о ходах в подвалы. Фашисты засады устраивают. А потом — в спину!

— Зачем забывать? Не надо забывать! — отзывается Ищанов и как-то странно глядит на своего командира.

— Ты нездоров? — тревожится Илья.

Дос отрицательно качает головой.

— Здоров. Хочу курить... разрешите?

— Ты же не куришь.

— Сегодня хочу немного курить. Душа просит.

— Если просит душа, покури, — вынимает Сьянов сигарету.

Ефрейтор прикуривает от своей зажигалки, тонкие пальцы вздрагивают. Он затягивается и кашляет — редко, утробно. На глазах проступают слезы. Дос перебарывает приступ кашля и извинительно улыбается. «Не вовремя твоя душа захотела покурить», — мысленно корит его Илья, держась с ним, как с заправским курильщиком. Он чувствует: Ищанов хочет что-то сказать. И тот говорит:

— Интересная получилась моя жизнь, товарищ старший сержант. Глубокая. — Он сжимает сигарету в кулаке, крошит между пальцев. Смущенно молчит.

— Надо только радоваться, — подталкивает его Сьянов.

— Я радостный. Но я думал, у вас, как всегда, короткое время.

— На сей раз чуть подлиннее, — не сдерживает улыбку Илья.

Но Ищанов все равно торопится.

— Вы из Кустаная, хорошо казахский народ знаете. Какой был раньше? Мой дедушка и мой отец кочевали. Любил степь, верил мулле — больше ничего не знал. Тогда один человек скажи моему дедушке, моему отцу: «Ваш Дос в Германии будет за справедливость воевать!» — они повели бы того человека к бахсы: лечи, шайтан попутал... Вот какое слово я хотел вам сказать давно, товарищ старший сержант.

— Я почему-то думал, что ты скажешь об этом после победы, — признался Илья.

— Я так хотел. Сегодня подумал: там поздно будет. — Дос кивнул в сторону рейхстага. И поправился: — Я подумал, там некогда будет.

— Не стоит об этом думать.

— Зачем не стоит? Стоит, когда надо, — твердо сказал Ищанов.

После бани его коричневое лицо блестело, точно смазанное вазелином, в глазах светилась мудрость отцов. «Такие глаза бывают у людей, внутренне приготовивших себя ко всему», — мелькнула мысль, и, недовольный собой, Сьянов поспешил навстречу командиру батальона, издали махавшему ему рукой.

— Начинаем!

Илья вывел роту из дома Гиммлера, дал бойцам осмотреться на исходном рубеже. Сухо щелкнула ракетница. Ослепительно-солнечная звездочка взвилась над Кенигсплацем, роняя блестящие мелкие искры. Звездочка задержалась в зените, а потом, сгорая, ниспадающей дымной дорожкой обозначила направление на рейхстаг. Послушная этому знаку, заговорила артиллерия. Грохнули орудия главных и скромных калибров; с космическим свистом сработали «катюши» и «андрюши», затрубили на разные голоса минометы и самоходные установки. Они били все чаще, все яростнее, и от снарядов и мин в воздухе стало тесно. Все слилось в сплошной, всепоглощающий монолитный гул, похожий на грохот горного обвала. А там, где только что сумрачно высилась серая громада рейхстага, образовался вулкан. Там что-то взрывалось, клокотало, содрогалось, ревело и, словно из преисподней, клубами вырывался багрово-пепельный дым.