Николай Вагнер - Ночные смены

— Прощайтесь, Алеша, — услышал Алексей шепот Марии Митрофановны.

Он опустился на колено и поцеловал маму в левую щеку, как обычно целовал ее при жизни. Только ощутил не теплую нежную кожу, а что-то твердое и холодное…

На обратном пути Алексей никого не видел и не слышал. Понимал только, что Юра крепко держит его под руку и о чем-то беспрестанно говорит.

Все молча вошли в опустевшую квартиру. Две незнакомые старушки расставляли на столе блюдечки с какой-то разваренной крупой и поливали ее бледно-розовым киселем. Постепенно среди сидевших за столом возник и пошел разговор о том, какой хорошей женщиной, матерью и женой была упокоенная Ольга Александровна Пермякова. Слушать все это было выше сил. Алексея так и подмывало выйти из-за стола, из душной комнаты на морозный вечерний воздух. Юра Малевский подошел к Алексею и наклонился к самому его уху:

— Тебя просит выйти какая-то девушка.

Накинув пальто, Алексей вышел на крыльцо и, к своему удивлению, увидел Настю. Она крепко сжала его руку и потянула за собой.

— Идем, идем со мной. Тебе обязательно надо побыть в другой обстановке.

Алексей не противился. Они перешли двор и оказались в его дальнем конце, где стояла полуразвалившаяся беседка и чернели примыкающие друг к другу дровяники. Настя обняла Алексея и стала осыпать его лицо поцелуями. Наконец она горячо прильнула губами к его рту, и Алексей почувствовал, как у него сладко закружилась голова. Несмотря на всю горечь минувшего дня, Алексей ощутил наплывавшее откуда-то изнутри радостное волнение, оно разливалось по рукам, груди и всему телу. Он стиснул что было силы хрупкую фигурку Насти, поднял ее и, отодвинув плечом дверь дровяника, очутился вместе с нею в сплошной темноте.

— Алешенька, Алешенька! — шептала Настя. — Бедный мой Алешенька! Ты — мой, мой! Как я наскучалась без тебя. — И вдруг Настя громко разрыдалась, все крепче обнимая Алексея…

Они шли по ночным улицам, вдыхая свежий, холодный воздух. Настя, стараясь отвлечь Алексея, рассказывала о своем участке. Он хоть и остался на прежнем месте, но расширился за счет картерного и сможет больше выпускать носков. А Настя обогнала уже многих сверловщиков, и ее портрет теперь помещен на той самой доске Почета, на которой раньше висела фотография Алексея. Голос Насти журчал, как ручеек, иногда ей даже не хватало дыхания, чтобы договорить фразу до конца. Алексей не перебивал ее и не задавал вопросов. Шел и слушал, как она говорит. Он был благодарен Насте за то, что в такой жестокий для него день она была рядом с ним.

Письмо Владимира было обращено к маме. Он не знал, что ее уже нет, и очень осторожно излагал причины своего длительного молчания. Вот уже полтора месяца Владимир кочевал по разным госпиталям и только чудом не попал в родной город. Теперь здоровье его шло на поправку, и Владимир надеялся вернуться в свою часть. Он рассказывал о случайной встрече с Колей Спириным, которая произошла еще до ранения, и спрашивал, получила ли мама посылку, отправленную ими обоими с бортмехаником Иваном Васильевичем Годыной. Алексей сразу же ответил брату, но о смерти мамы решил пока не сообщать. Раз уж затерялась где-то телеграмма, адресованная Владимиру, пусть он узнает о случившемся позже, когда будет совсем здоров. Не упомянул он и о посылке, потому что Иван Васильевич Годына и его друзья в город больше не прилетали, а если и прилетали, то не дали о себе знать.

Закончив письмо, Алексей быстро собрал необходимые вещи и пошел к Насте. В квартире, где все напоминало о маме, он подолгу находиться не мог. Почти весь этот месяц он жил у Насти.

Они работали теперь в ночную смену и днем выбирали время, чтобы побыть на маминой могиле, положить на нее ветку вербы или подснежники. А сегодня они вместе должны были идти на речной причал: в город специальным рейсом приехал Настин отец — Илларион Дмитриевич, коммерческий директор металлургического завода в Межгорье.

Сразу после работы Настя переоделась во все лучшее, что у нее было. На бархатное коричневое платье она накинула летнее синее пальто с кокетливой пелериной и теперь, заглядывая в зеркало, примеряла плоскую с короткими полями шляпу из синей замши с такими же цветочками. Алексею тоже хотелось выглядеть понаряднее, но выбирать он мог лишь между все тем же связанным мамой свитером и сильно поношенным пальто. И все-таки Настя смотрела на него восторженно. Стройная фигура Алексея, его волнистые темно-русые волосы, зачесанные назад, мужественное лицо — все нравилось Насте.

— Не одежка красит человека, а человек одежку, — сказала она. — А пальто можно и не надевать: солнце сегодня греет, как летом.

И Алексей бросил свое потрепанное пальто на спинку стула.

— Пошли! — сказал он. — В нашем распоряжении не больше трех часов.

На обрывистом берегу реки гулял свежий вольный ветер. Он хлестал полинявшие вымпелы немногочисленных, главным образом буксирных, судов, холодил грудь. Алексей взял Настю за руку, и они побежали по крутой тропке к берегу, возле которого чернела небольшая крытая барка. К ней приткнулся длиннотрубный катер.

Под ногами Насти и Алексея угрожающе заскрипел спружинивший трап, но в следующий миг они уже были на твердой палубе. Среди стоявшей здесь тишины слышалось пиликанье гармони. Звук ее проникал откуда-то снизу, из нутра барки. Вскоре под скатом небольшого выступа они увидели люк и осторожно спустились по лестнице в трюм. Тусклый свет падал сюда через крохотные оконца. За грубо сколоченным квадратным столом сидели двое мужчин. Один из них был крупный, спортивного склада молодой человек, другой, в руках которого застыла жалко пискнувшая гармошка, наоборот, выглядел старым и болезненным. На столе беспорядочно валялись соленые огурцы, начатая буханка хлеба, кусок сала и несколько банок консервированной колбасы. Над всем этим возвышалась бутылка настоящей, запечатанной сургучом водки.

Увидев Настю и Алексея, хозяин застолья поставил гармонь на лежавший неподалеку ящик и, чуть качнувшись, пошел им навстречу. Небольшие глаза его с озорными огоньками увлажнились, виноватая и в то же время умиленная улыбка появилась на лице.

— Настюшенька, доченька! — сказал он хриплым голосом и трижды поцеловал Настю. — Разрешите представиться — Илларион Дмитриевич, Настин папа. — Алексей назвал себя. — А это, — полуобернувшись, продолжал Илларион Дмитриевич, — наш представитель Сергей Аркадьевич Репнин.

Илларион Дмитриевич засуетился у стола, смахивая с него крошки.

— У нас тут все есть, и тарелочки, и рюмочки, и вилочки. А вот табуреточек только две. Но мы это сейчас устроим. Сережа, давай тару.

Репнин выволок откуда-то из-под лестницы пустые ящики и поставил их около стола.