Александр Бартэн - Всегда тринадцать

Пчела, перелетая с цветка на цветок, опустилась на край монеты, царапнула ее мохнатыми лапками. Обманулась пчела. Дальше полетела с сердитым жужжанием.

Все еще падали монеты. Наконец скатилась последняя.

— Все! — проговорил Казарин, разжимая ладонь.

Он не обольщался по поводу этого не такого уж сложного фокуса. Если же прибег к нему, то больше рассчитывая на неожиданность, внезапность.

— Не сердитесь, Жанна, что я вовлек вас в маленькое представление. Зачем сделал это? Чтобы вы соприкоснулись с одним из тех «чудес», какие я везу из города в город, из цирка в цирк. Видели бы вы, с каким увлечением зрительный зал принимает мои чудеса». Хвалиться не стану. Сам еще не всем доволен в своей работе. Но в скором времени получу и освою новую аппаратуру. И уж тогда. Впрочем, Жанна, вряд ли вам интересно все это. Вы нашли свое место на заводе. Превосходное место. Не будь я артистом — сам пошел бы к станку. Мне всегда по душе тонкая и точная, совершенная работа.

Жанна смотрела и слушала. Сдвинув брови, она старалась понять — кто же он, этот человек с мягким, вкрадчивым голосом, с такими же мягкими и в то же время рассчитанными движениями, с этим странным, переменчивым блеском глубоко запавших глаз.

— Хватит! — воскликнул Казарин, возвращаясь к обычному тону. — Я и так слишком злоупотребил вашим вниманием! Значит, вы успели познакомиться с моими помощниками? Они не хуже, чем я, могут ввести вас в курс самых удивительных «чудес». И все же имеется чудо без кавычек, истинное чудо. Знаете какое? Само искусство! Почему вы нахмурились, Жанна? Ах, как хотелось бы мне выступить перед вами, для вас! Видеть вас в зале!

— Нет, не нужно этого, — проговорила она быстро. Казарин покорно наклонил голову:

— Все зависит от вас. Неволить не могу.

Солнце, клонясь к закату, длинными тенями пересекло площадку. Налетал ветерок, и тогда трапеция слегка покачивалась, и тень ее, также став удлиненной, уходила в глубь садика, далеко за кусты.

— Жанночка! Ты где запропастилась? — донесся голос Ефросиньи Никитичны. — Иди-ка чайку попить.

— Идите, — ласково разрешил Казарин. — А я посижу немного. Мне очень радостно, Жанна, что на этот раз мы поняли друг друга. Идите!

Девушка ушла, и он подвел итог: «Да, не так-то все легко и просто. А все же беседа прошла не без пользы. Жанна призадумалась, заинтересовалась. Пока, для первого раза, достаточно!»

А на дорогах, отдаленных от Горноуральска, дальше трясся некогда голубой автобус. Трясся, выматывая на ухабах душу. И все-таки цирковая молодежная бригада могла быть довольна поездкой: маршрут и график ни разу не поломались, зритель повсюду принимал хорошо, и на кассовые сборы не приходилось сетовать. Только Зуева — одна из всей бригады — по-прежнему угрюмо отмалчивалась.

Иногда молодые начинали даже ворчать: «Будто с мертвяком вместе едем!» При этом укоризненно поглядывали на Никиту Прошина: придумал тоже — перевоспитать такую, как Зуева. «Погодите, ребята. Дайте человеку пообвыкнуть!» — продолжал уговаривать Прошин. Однако все менее уверенно. Видя, как неподатлива Зуева, как упорно она отгораживается от всех, комсомольский вожак и сам начинал сомневаться.

В один из последних дней поездки пришлось задержаться у речной переправы: какая-то неисправность случилась с паромом. Молодежь откровенно обрадовалась задержке: одни побежали купаться, другие вольготно растянулись в тени прибрежных кустов.

День стоял жаркий, но близость воды умеряла зной. Не очень широкая, но полноводная река в своей середине дробила отражения облаков, а ближе к берегу мерцала мелкой и подвижной солнечной рябью. Иногда всплескивала рыба или возникали быстрые водовороты. Затем опять все стихало, сглаживалось, и даже тонкие палочки камыша переставали клониться друг к другу. Только солнце и мерное движение воды.

Кто-то предложил: «Споем?», но на этот раз охотников не нашлось. Все были в состоянии разморенности, ленивой неподвижности. Так продолжалось и четверть часа, и полчаса, а затем. На то и молодежь. «Споем?» — послышалось снова и теперь не встретило возражений. Когда же песня замерла над рекой, Никита Прошин решил поговорить о том, что накопилось за время поездки: созывать специальное производственное совещание ему не хотелось.

— Смотрел я, Георгий, вчера тебя из зала, — начал Прошин, оборотясь к тому артисту, что выступал в программе комиком. — На первый взгляд, как будто имеешь успех. В паузах тебе и громко хлопают, и хохочут. А вот я усомнился — настоящий ли это успех?

Комик приподнялся на локте и обиженно возразил — чего же еще, если зритель доволен.

— Доволен? Это как еще сказать, — протянул Прошин. — Смеются-то смеются, но при этом приговаривают: «Ишь придурок!» В самом деле, кого ты изображаешь?

Погорелого барина какого-то. Сам-то как понимаешь свой образ?

Завязался общий разговор. Одни поддержали комсомольского вожака, другие, наоборот, приняли сторону комика: цирк это цирк, и не к чему тут мудрить в отношении образа. Да и не во всяком номере имеется возможность создавать его. Трюк, сильный трюк — вот что на первом месте.

Прошин и тут не согласился. При этом напомнил об аттракционе Сагайдачного:

— Уж, кажется, целиком построен на трюках. Да еще на каких. На сильнейших. Но разве образ отсутствует? Разве мы не видим человека, повелевающего техникой?

Разве не чувствуем к нему все возрастающую симпатию? Наш человек! Уверенный в победе, преданный жизни! Не знаю, как вы, а я отчетливо увидел это.

С Прошиным согласились. И тут же по-другому повернули вопрос. Что и говорить, Сагайдачный крупного плана артист. Но нельзя же подходить с одинаковыми требованиями и к аттракциону, и к рядовому номеру. У аттракциона и масштаб, и оформление богатое. А номер чем располагает? Вот, скажем, Поля Грохотова. Становится на пьедестал и исполняет пластический этюд. Несколько минут длится номер. Какой же тут возможно создать образ?

Прошин хотел ответить, но неожиданно вмешалась сама Грохотова.

— Ишь как просто у вас получается! — вскочила она и сердито оглядела товарищей. — Выходит, если в моем распоряжении один только пьедестал — думать могу лишь о шпагатах и богенах? Вовсе не так! Хотите знать, я даже историю жизненную себе придумала!

— Кому нужна твоя история?

— Мне нужна. Постойте, погодите. Не только мне!

— Прежде чем выйти на сцену, я воображаю, будто буквально во всем у меня удача. Понимаете? За что ни возьмусь — все получается. А потому и настроение превосходное. Это разве не образ? Меня потому и принимает зал: видит, как каждая клеточка в теле у меня поет! Я даже имя особенное себе придумала!

— Ух ты! Даже имя! Какое же?