Василий Шукшин - Киноповести

— Да.

— Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре — это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. «Ты,— говорю,— опять не сваляй дурака». А девка — без ума от него. Ну и что? Через неделю — конец: горшок об горшок — и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. «Вы,— говорит,— скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил». Скажи ему — хлопнет дверью и поминай как звали.

Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.

— Осподи, осподи,— опять вздохнула она.— Помог бы уж там ему как-нибудь.

— Да не хочет!— искренне воскликнул Игнат.— Ну, скажи ей: не стараюсь, что ли!

— Это верно... мамаша: он не хочет никого слушать.

— Отцу-то уж не говорите про него.

В сенях загремело ведро. Шаги...

— Верка идет,— сказала мать.

— Она где работает-то?

— Дояркой.

Вошла немая... Всплеснула руками, увидела брата, кинулась к нему. Расцеловала.

— От она... От мы как. От как,— приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев.— От мы как брата любим... Ну, та... Ну, хватит... Познакомься вот с женой моей.

Вера поглядела на Тамару. «Спросила»: «Вот это твоя жена?»

— Ну. А что?..— Игнат показал: «Хорошая?»

Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно.

— Пойдемте, я вам платье привезла,— сказала она. Вера не поняла.

— Верка, иди в горницу — платье мерить.

Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.

Все были довольны.

— Да хватит скакать-то!— притворно рассердилась мать.— Прям уж обрадуется, так удержу нету.

Тамара с немой ушли в горницу.

— Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство привез — змеиный яд-то, ты просила.

— Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе... Может, подымусь теперь. Радикулит — измучилась вся. А сказали тут...

Пришел Ермолай.

— А Степан все плотничает?— продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей избе.

Отвечал теперь отец:

— Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром!

— Не закладывает?

— Бывает маленько... Так ведь оно что — дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут.

— Жениться-то собирается?

— А мы знаем? Помалкивает. Да женится... куда девается... Садись, пока суть да дело — пропустим маленько.

— Подождали бы Степку-то.

— Мы по маленькой... Садись.

Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торжественная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой... сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. Потом побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить — какая она добрая, хорошая, умная.

Тамаре неловко стало.

Игнат был доволен.

Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.

...Выпили маленько.

Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдельной грустью:

— Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее... А жалко.

— Почему такое пессимистическое настроение? Отец посмотрел на сына.

— А ты, Игнат, другой стал,— сказал он.— Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.

Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.

— Ты вот давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хорошие сапоги...

— Не то говоришь, отец,— сказал Игнат.— При чем тут сапоги?

— Не обессудь, если не так сказал,— я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой... Он плотничает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там...

Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная веселость-снисходительность.

— Посмотрим, посмотрим, тятя.

— Давай еще по маленькой,— предложил отец.

— Нет,— твердо сказал Игнат.

— Вот сын какой у тебя!— не без гордости заметил старик, обращаясь к жене.— Наша порода — Воеводины. Сказал «нет»,— значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет.

— Ты, отец, разговорился что-то,— урезонила жена старика.— Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок.

Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то «рассказывать» матери. Мать часто повторяла: «Ну, ну... Батюшки мои! Фу ты, господи!»

— Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся,— повернулся он к Тамаре.— Он сын мне. Только другой он стал.

— Перестал бы, отец,— попросила мать.

— Ты лежи, мать,— беззлобно огрызнулся старик.— Лежи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас перебиваешь.

Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду, стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.

Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили «Грушицу».

Все замолчали. Слушали.

Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.

Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводиных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом — не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давненько поджидал этого дня — думал, будет большой праздник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой... В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.

— Сейчас Степка придет,— сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал.

Молодые ушли в горницу, унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же бутылку красного вина и закуску.

— Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно, вообще-то.

— Давай, сынок, это ничего. Это полезно,— миролюбиво сказал отец.

Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько родных. Тут-то бы и начаться празднику, а праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно. Гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игната сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.

— Сейчас Степка придет,— сказал старик. Не было у него на душе праздника, и все тут.

Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный...

— Игнаша наш приехал,— встретил его отец.

— Я уж слышал,— сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами.

Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его:

— Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то неудобно даже.

— Ну, давай,— согласился отец.— А то верно — он нарядный весь, как этот... как артист.

И тут из горницы вышел Игнат с женой.