Василий Шукшин - Киноповести

— Хорошо живете, граждане!— сказал громко и весело.

На него оглянулись.

— У нас, например, такими бумажками не швыряются.

Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка — пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки — нет.

«Наверно, тот в шляпе»,— сказал сам себе Чудик.

Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.

— Сейчас прибежит кто-нибудь,— сказала продавщица.

Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: «У нас, например, такими бумажками не швыряются!»

Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман — нету. Туда-сюда, нету.

— Моя была бумажка-то!— громко сказал Чудик.— Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза...

Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:

— Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой — нету.

Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: «Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить». Нет, не пересилить себя — не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...

— Да почему же я такой есть-то?— горько рассуждал Чудик.— Что теперь делать?..

Надо было возвращаться домой.

Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.

...Ехал в автобусе и негромко ругался — набирался духу: предстояло объяснение с женой.

— Это... я деньги потерял.— При этом курносый нос его побелел.— Пятьдесят рублей.

У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:

— Где?

Тут он невольно хмыкнул.

— Когда теряют, то, как правило...

— Ну, не-нет!!— взревела жена.— Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь!— И побежала за ухватом.— Месяцев девять, скважина!

Чудик схватил с кровати подушку — отражать удары.

Они закружились по комнате...

— Нна! Чудик!..

— Подушку-то мараешь! Самой стирать...

— Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои!..

— По рукам, дура!..

— Отт-теньки-коротеньки!.. От-теньки-лысанчики!..

— По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже!..

— Садись!

— Тебе же хуже!

— Пускай!

— Ой!..

— Ну, будет!

— Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая...

— Ну, будет тебе!..

Жена бросила ухват, села на табуретку и заплакала.

— Берегла, берегла... по копеечке откладывала... Скважина ты, скважина!.. Подавиться бы тебе этими деньгами.

— Спасибо на добром слове,— «ядовито» прошептал Чудик.

— Где был-то,— может, вспомнишь? Может, заходил куда?

— Никуда не заходил...

— Может, пиво в чайной пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол... Бежи, они пока ишо отдадут...

— Да не заходил я в чайную!

— Да где же ты их потерять-то мог?

Чудик мрачно смотрел в пол.

— Ну, выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь... Вон — сырую водичку из колодца!

— Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь...

— Ты у меня худой будешь!

— К брату-то я поеду?

Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.

Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.

Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории...

Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.

— У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку — и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: «Руки,— кричит,— руки-то не обожги, сынок!» О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...

— Сами придумали?— строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.

— Зачем?— не понял тот.— У нас, за рекой, деревня Раменское...

Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.

После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.

— В нем ничего не испортится?— спросил стюардессу.

— Что в нем испортится?

— Мало ли... Тут, наверно, тыщ пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба — и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три?..

— Не болтайте.

Взлетели.

Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.

— А завтрак зажилили,— сказал он.

— Мм?

— В самолетах же кормят.

Толстый промолчал на это.

Чудик стал смотреть вниз.

Горы облаков внизу...

— Вот интересно,— снова заговорил Чудик,— под нами километров пять, так? А я — хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа — это ж до пасеки будет!

Самолет тряхнуло.

— Вот человек!.. Придумал же,— еще сказал он соседу. Тот посмотрел на него, опять ничего не сказал, зашуршал газетой.

— Пристегнитесь ремнями!— сказала миловидная молодая женщина.— Идем на посадку.

Чудик послушно застегнул ремень. А сосед — ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:

— Велят ремень застегнуть.

— Ничего,— сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то:

— Дети — цветы жизни, их надо сажать головками вниз.

— Как это?— не понял Чудик.

Читатель громко рассмеялся и больше не стал говорить.

Быстро стали снижаться.

Вот уже земля — рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик «промазал».

Наконец — толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика большой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали — это поразило Чудика. Он тоже молчал.

Стали.

Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет — на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:

— Мы, кажется, в картошку сели?

— Что вы, сами не видите,— ответил летчик.

Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.