Владимир Корчагин - Путь к перевалу

Воронов настаивал:

— Во главе объединенной лаборатории будет стоять заведующий. Он-то и станет подчиняться деканату или Ученому совету.

— Нет-нет! Чепуха! Сейчас каждая лаборатория имеет хозяина. Тогда его не будет. Сейчас каждая кафедра имеет свою экспериментальную базу. А что получится, если принять ваше предложение? Нужно сделать какой-нибудь анализ — беги за разрешением в деканат. Или ставь вопрос на Ученом совете!

— Ну, зачем все так усложнять, Модест Петрович! Имеются же планы исследовательской работы кафедры. Эти планы будут увязываться с планом работы лаборатории. Только и всего!

— Опять вы с этими планами! — Бенецианов махнул рукой. — Какие могут быть планы в научной работе! Вы же ученый, Юрий Дмитриевич, и должны понимать, что нельзя втиснуть в какой-тo план творческую мысль исследователя.

— Творческую мысль — да. Но экспериментальную работу не только можно, но и нужно. Могут же ваши сотрудники сказать, сколько и каких анализов потребуется им в течение, скажем, семестра.

— Нет, не могут! Бросьте вы, Юрий Дмитриевич, все эти фантазии! Сколько лет существовали кафедральные лаборатории? С самого основания факультета! И всех это устраивало. Все работали, — и не плохо.

— Но ведь наука не стоит на месте. Сейчас нужна совершенно иная экспериментальная база. В противном случае все мы превратимся в кустарей от науки.

— Ну, для настоящего геолога эта «база» не так важна. Геология — не физика! — заметил Бенецианов с явной издевкой.

— Но для настоящего ученого это не может не быть важно. Будь то геолог, будь то физик! — в тон ему ответил Воронов.

— А я вам еще раз повторяю, что для геологии все эти ваши масс-спектрографы все равно что автопилот для тарантаса…

— Конечно, если вы никогда не пересядете с тарантаса на самолет или, хотя бы, в автомобиль…

— Я посвятил этому «тарантасу» всю жизнь. Да-с. Всю жизнь! Я его, можно сказать, создал здесь, в нашем университете. И не брошу, как некоторые…

— Что же, в тарантасе, конечно, спокойнее. Но в наше время уже поздно трястись в этой колымаге. Так: что понадобятся геологам и масс-спектрографы и не только масс-спектрографы. Сама жизнь потребует!

— Но пока этого требуете только вы! А вы давно уже отошли от геологии со своими… железками и проводами. Нас же вполне устраивают лаборатории, какие имеются на сегодняшний, день. Да-с! И мы не позволим, чтобы ассигнования на оборудование, как это вы изволили выразиться, перешли в ваши руки, под каким бы соусом это ни пытались протащить. Нам ваши электронные микроскопы не нужны! Дай бог, чтобы побольше было простых поляризационных. Тех еще не хватает!

— Вы не правы, Модест Петрович, — спокойно возразил Воронов. — Хотя бы уже потому, что рентгеновскими установками и спектроскопами оснащены те производственные организации, для которых мы готовим студентов и, следовательно, мы обязаны научить их работать на этих приборах. Что же касается экспериментальной базы, то она давно устарела в наших лабораториях не только для меня, но и для всех, кто хочет вести научные исследования на должном уровне…

— Вы меня не переубедили, — оборвал его Бенецианов. — Мне удобнее, чтобы у меня была своя лаборатория. И я уверен, что другие заведующие кафедрами тоже не согласятся с вами. И вообще, вам следовало бы больше прислушиваться к совету профессоров. — Он встал, давая понять, что разговор окончен.

Воронов поднялся:

— Но вы меня тоже не переубедили, Модест Петрович. И я изложу свои соображения партийному бюро факультета.

— Можете идти с ними куда угодно! Но я должен вам сказать, что в наше время ученые не грозили друг другу жалобами в вышестоящие инстанции.

Воронов побледнел:

— Что значит, в ваше время? И с каких это пор обращение коммуниста в партийное бюро стало рассматриваться как угроза или жалоба?

— Извините, доцент Воронов, я состоял в партии уже тогда, когда вы только еще учились ходить. Однако у меня нет ни времени, ни желания вступать с вами в политические дискуссии. Есть дела поважнее. — Он выразительно постучал костяшками пальцев по странице раскрытой книги.

— Да? — Воронов заглянул в текст незнакомой работы. Но Бенецианов захлопнул объемистый том, и перед глазами изумленного Воронова предстала радужная обложка, на которой старинной вязью было вытиснено: «Штатное расписание Императорского университета на 1893 год».

— Простите, профессор, что я оторвал вас от важного дела, — сказал Воронов.

— Честь имею! — холодно ответил тот. И вдруг увидел захлопнувшуюся книгу.

— По-о-озвольте!.. — Он быстро метнул взглядом по кабинету. Но Воронов и его спутник уже выходили за дверь.

— Теперь, надеюсь, вы поняли, в чем состоит наша главная трудность? — обратился Воронов к журналисту, как только они вышли в коридор.

Ашмарин кивнул:

— Это же материал для фельетона!

— Ни в коем случае! — возразил Воронов. — Хотя все это, конечно, материал для больших раздумий… До свидания, — подал он руку.

— Вы позволите еще зайти к вам на кафедру?

— Пожалуйста. В любое время.

— Спасибо, Юрий Дмитриевич. — Ашмарин крепко пожал руку и направился к выходу.

Воронов пошел к своему кабинету. Но у двери с табличкой «Партбюро» задержался и после минутного раздумья постучал.

Стенин встал ему навстречу:

— Здравствуйте, Юрий Дмитриевич. Рад вас видеть. Вы мне как раз нужны…

— Вот как! — Воронов с удивлением посмотрел на озабоченное лицо секретаря.

— Да… — Стенин склонился над столом, отыскивая какую-то бумагу.

Воронов молча наблюдал, стараясь угадать, какая новость его ждет.

Стенин был почти ровесником Воронова. Он также пришел на факультет из армии, после окончания войны. Когда-то они вместе ходили на пристань грузить баржи, урывая несколько часов между лекциями и сном. Но по окончании университета пути их разошлись. Стенин уехал на работу в Якутию и возвратился оттуда три года назад, сильно постаревший и больной, но по-прежнему влюбленный в свое дело.

Отношения его с Вороновым, как, впрочем, и с другими сотрудниками факультета, были чисто деловыми. Время затушевало ту непринужденную близость, какая связывает обычно студентов одного курса. Тем более, что и тогда не были они друзьями. Будучи палеонтологом, Стенин не разделял увлечений Воронова физикой. Не одобрял он и резкости его суждений, и чрезмерной замкнутости. Но во всем, что касалось методов работы заведующего кафедрой минералогии и его твердой независимой линии поведения, Стенин был всецело на стороне Воронова, особенно в последнее время, когда, став секретарем факультетской парторганизации, сам почувствовал деспотическую руку декана.

— Да… Так вот какое дело, Юрий Дмитриевич, — снова заговорил он, отыскав наконец нужную бумагу. — На днях Бенецианов уведомил меня, что на следующем заседании Ученого совета он поставит вопрос о перераспределении лаборантско-препараторского состава между кафедрами.