Овидий Горчаков - Максим не выходит на связь

— Я возьму с собой Ваню Клепова, — сказал Солдатов.

— Возьмешь с собой Анастасиади! — отрезал Черняховский. Командир хотел, чтобы все новички поочередно приобщились к разведывательному опыту Солдатова.

Проводив взглядом дозорных, командир встал и негромко произнес:

— Кулькнн, Лунгор, Киселев, Васильев! Занять круговую оборону! На расстоянии видимости, Кулькин — на север, Лунгор — на запад, Киселев — на юг, Васильев — на восток. Остальным — отдыхать десять минут. Можно выпить два-три глотка воды. Кто до ветру — хлопцы направо, прочие налево! Брось ржать, Кулькин! Марш на пост!

Многие уже не слышали командира — они уснули, как только повалились в изнеможении на мерзлую землю. Только Нонна усилием воли не давала уснуть усталому мозгу — она ждала Володю Анастасиади. Через десять минут дозорные не вернулись, но Черняховский все равно стал тормошить и будить всех,

— Вставай, комиссар! Буди этих туристов! Печенкина, проснись! Всем встать и пройтись. Пальцами ног шевелите! Кто обморозится — тому крышка. Вставай, Заикина! А ты, Владимиров, особого приглашения ждешь? Шарыгина, приказываю встать! Водки глотни! Только немного — водка все тепло из тебя на морозе выдует!..

Все чаще и тревожнее поглядывал командир на восток, туда, где за калмыцкой степью, за широкой Волгой занималась утренняя заря. Уже пять утра! Пока еще виднелся только бледный мазок над горизонтом, но шли минуты, прошло еще десять, пятнадцать минут, дозорные все не возвращались, и мазок на восточном горизонте светлел, рос вширь и ввысь, и командир вдруг разглядел, увидел, что у комиссара изо рта с каждым выдохом густо валит пар, промокшая от пота ватная куртка тоже клубится паром. Да, светало!..

— Всем сесть, — хрипло выговорил Черняховский. — Перемотать портянки. Заикиной осмотреть всем ноги.

— Идут! Идут! — воскликнула вдруг Нонна. — Солдатов идет, товарищ командир!

Пряча волнение и радость, Черняховский прочистил горло и резко сказал: — Не ори на всю степь, сорока!

Солдатов устало подошел к командиру и виновато проговорил:

— Не нашли, нет этих проклятых худуков! На севере слышали стрельбу из немецких винтовок и автоматов. Значит, там этот… как его… Цаган-Усун-Худук. В трех километрах. А дорога совсем рядом — вон там торчат телеграфные столбы.

Дорогу группа переходила в том же порядке, что и пешую тропу, где чуть не столкнулись носом к носу с немцами. Солдатов разведал участок между двумя немецкими дзотами, Черняховский выставил в кювете по два автоматчика в боковое охранение — они не спускали глаз с дзотов, похожих в туманной мгле на невысокие курганы. Все ползли. Подползли к краю дороги, а там встали и, тревожно вдыхая слабый запах этилированного бензина, пригнувшись, ступая боком, быстро пересекли широкую, изрытую, изъезженную танками и автомашинами грунтовую дорогу с глубокой колеей. Вновь, впервые после госпиталя, увидел Черняховский такой знакомый и ненавистный след, отштампованный покрышками семитонных «бюссингов» с их характерным рисунком. Эту фашистскую печать на советской земле видел он на дорогах Белоруссии и Орловщины, под Харьковом и у брода через взбаламученный Дон.

— Ну разреши, Леня! Я мигом. Может, танк или самоходка подорвется. Или машина с эсэсовцами!

— Дорогу не трогать! Заминируй тремя противо-пехотками наш след!

Да, кабы не степь, а лес!.. В степи группа идет, оставляя, как караван верблюдов, ясный след!

Когда группа отошла с километр от дороги, замыкающий Степа Васильев передал в голову колонны:

— Машины!

Черняховский оглянулся — теперь и он услышал завывания моторов, увидел световые конусы, отбрасываемые автомобильными фарами.

Опять пронесло!

И вдруг вспышка и грохот взрыва! Колонна стала. Кругом полетели разноцветные ракеты, послышалась автоматно-винтовочная стрельба. По степи засвистели пули. Черняховский подполз к Солдатову, ухватил его за ворот так, что пуговицы полетели.

— Твоя, герой, работа?!

— Полегче! Не бойся: фрицы подумают, это наши фронтовички сработали!..

— Молчать… твою!..

Солдатов отполз, тихо насвистывая.

Еще целых два часа после того, как погасли позади ракеты и стихла стрельба, вел, тянул, гнал вперед группу Черняховский. Солончаки теперь на границе Богоцехуровского и Икипохуровского улусов попадались обширные и частые. Соляной раствор просачивался в раскисшие сапоги и огнем обжигал натруженные, окровавленные ноги. Последние пять километров Анастасиади почти нес на себе Нонну, повесил за спину ее карабин. Когда он сам вконец выдохся, на помощь к нему, ворча и ругаясь, пришел Коля Кулькин. Степа Киселев взял у радистки сумку и тащил на себе теперь около сорока килограммов. Паша Васильев поддерживал Валю, силком вырвав у нее санитарную сумку, но скоро сам стал падать, и его сменил комиссар. Валя спотыкалась на каждом шагу. Перед глазами у нее плыл красный туман, а в ушах грохотало так, как грохочет Каспий в самый сильный шторм.

— Вперед! Орёлики! — звал Максимыч.

На рассвете над ними проплыла свинцово-синяя снеговая туча. Она припорошила снежком след группы в степи. Это безмерно радовало комиссара. Но прошла туча, и очистилось небо, и на востоке запылала великолепная, но совсем не желанная заря. С тоской глядел он на серые, изнуренные лица товарищей, на почерневшее лицо командира. И с еще большей тоской — на редкую, низкую и чахлую поросль солянки и тамариска на солончаках.

Ваня Клепов подошел к командиру и доложил:

— Худук — двадцать метров слева! Черняховский сразу же достал карту из полевой сумки, теперь он сможет сориентироваться — в этом районе на карте помечены всего два худука!

— Вперед! Шире шаг! Ух, дохлые мухи!

— Еще немного, — сказал, тяжело дыша, комиссар, — и солонцы кончатся…

Было уже совсем светло, когда проклятые солончаки остались позади и вновь потянулась полынная степь с клочками низкорослого тальника в мелких лощинках.

Упала Нонна. Прямо лицом наземь. С ней повалился Анастасиади. Володя поднялся и пытался ватными от усталости руками поднять девушку, но это ему никак не удавалось. Все остановились. К Нонне подошла Валя, стала на колени и, всхлипнув, проговорила:

— Обморок вроде… Да что я, врач, что ли?!. — И вдруг обхватила Нонну руками и, прижавшись к ней, закрыв глаза, тихо, расслабленно и горько заплакала.

Володька Анастасиади сел и в полной растерянности посмотрел на Валю, всегда такую сильную и бодрую, затем со страхом перевел взгляд на бледное, с закрытыми глазами лицо Нонны.

Предвидя остановку, повалился наземь один, второй, третий… Зоя почти висела на Степе Киселеве.

— Вперед! — яростно хрипел Черняховский. — Народные мстители! Гроза немецких оккупантов! Заикина! Отставить слезы! Сопли не распускать! Больше жизни!..