Федор Панфёров - Бруски. Книга IV

Арнольдов работал быстро — быстро кидал на Стешу взгляд, быстро брал и отбрасывал кисточки, совсем забыв, что перед ним сидит Стеша, а не мертвая модель.

«Как Кирилл малый. Все забыл, — думала Стеша, глядя на Арнольдова. — Вот так и тот… заиграется… и этот — играет».

Здесь, в мастерской, она его вовсе не стеснялась. Если бы он попросил ее раздеться и сесть нагой у окна, она сделала бы и это.

«Так надо», — вот что руководило ею, хотя она этого еще не сознавала и объясняла свое поведение другим: тем, что ей хотелось, чтобы картина под его рукой ожила закричала о себе. И она, глядя на него, на быстрые движения его рук, на то, как иногда шевелятся его тонкие губы, морщится белый высокий лоб, порою шептала:

— Иосиф, — желая, чтобы он непременно в этот миг посмотрел на нее. И он смотрел и иногда даже спрашивал удивленно:

— Что? Что ты?

— Ничего, — отвечала она и про себя: «Какой чуткий».

Арнольдов отошел от картины. Долго стоял в дальнем конце веранды, затем решительно направился к полотну, поставил свою подпись в углу и сказал:

— Ну, вот и точка… Как жаль! Мне всегда становится грустно и тоскливо, когда я кончаю работу: уходят люди, образы, остается вот это полотно.

В этот миг Стешу будто кто-то толкнул. Она сорвала с кресла большую, легкую шаль и вся закуталась в нее. Ей почему-то вдруг стало стыдно, стыдно полунагой сидеть перед Арнольдовым.

— Что с тобой? — спросил он и приблизился к ней. — Почему ты начала кутаться?

— Мне что-то стало нехорошо.

— Стыдишься меня?

— Не знаю. Но мне вдруг показалось, ты смотришь на меня… Да я просто не знаю… Но мне чего-то страшно…

На веранду влетел Кирилл малый.

— Дядя Иосиф! Загадку! Сказать?

— Валяй.

— Висит на стене. Болтается. Мохнатое. Не пищит, а стреляет. Что такое?

Арнольдов думает, говорит про себя:

— Мохнатое. Не пищит, а стреляет… Что это такое? — и разводит руками. — Нет, не знаю. Ружье?

— Ружье? Тоже, ружье! Полотенце.

— А почему же не пищит, а стреляет?

Кирилл малый удивленно развел руками, так же, как перед этим Арнольдов:

— Сам поражаюсь.

Арнольдов хохочет:

— Ай да полотенце. Значит, сам поражаешься? — Он подхватил на руки Кирилла малого и поднял его над своей головой. — Поражаешься, значит? Славный ты парень, Только плохо ешь.

— Я теперь все ем. Суп ем, мясо ем. Я буду сильный. У тебя руки сильные?

— Сильные.

— Ты кошку через крышу закинешь?

— Закину.

— А милиционера?

— И милиционера.

— А маму?

— Ой, маму я не буду.

— Не будешь? И не надо. Она ушибется. Пусти-ка, — и, сойдя с рук Арнольдова, он направился к матери, взобрался на колени, вплотную припал к ее уху и, глядя одним глазом в сторону Арнольдова, громко зашептал: — Мама! Папа сказал, чтобы я узнал, что вы говорите тут с дядей Иосифом. Ты только никому…

Стеша смущенно что-то шепнула ему на ухо.

— Ну, раз нехорошо… я не буду… А вот у Васьки Крюкова два папы. Свой и чужой. Ты только никому не говори. А свой все-таки лучше.

Арнольдов был уже внизу, переодевался.

— Ты только никому не говори, не говори, — упрашивал мать Кирилл малый. — Потому что это секрет. А почему ты в таком платье? А почему у тебя глаза грустные? А почему ты не хочешь идти вниз? А почему вы с папой не гуляете? — Он забросал ее вопросами, а она сидела и молчала.

Затем резко встала, взяла сына на руки и пошла с ним вниз, шепча что-то совсем непонятное Кириллу малому:

— Ну, что будет… то и будет… Арнольдов! — позвала она. — Давайте в теннис…

Кирилл Ждаркин сидел у себя в комнате.

Он решил сегодня, накануне больших торжеств по случаю двадцатилетия Октябрьской революции, провести весь день на даче, чтобы передохнуть. За последнее время было много работы и по производству — заводам надо было во что бы то ни стало перевыполнить программу, — и по подготовке к празднику. Кирилл из практики уже знал, что планы празднеств часто срываются. Но все-таки надо было многое продумать, определить, взвесить. Прежде всего было решено — это диктовалось самой жизнью — не обосабливаться от окружающих заводы районов, ибо из этого все равно ничего не выйдет: в празднестве примет участие буквально все население, а население окружающих колхозов давно уже перепуталось, породнилось с населением заводов, да и, кроме того, многие колхозники принимали участие в постройке заводов. Поэтому было решено устроить один «Большой праздник», как предложил Кирилл. Рабочие семьи отправились в гости к колхозникам, а многих колхозников с семьями пригласили на заводы. Праздновать решили на открытом воздухе — в лесах, на озерах, на реках, так как дни стояли солнечные, теплые, и обязательно жечь костры. На это пришлось выделить около ста человек распорядителей. Тут выяснилось, что кооперативные органы «завезли» недостаточное количество вина.

— Что ж, вы думаете, водичкой пробавляться будут? Экие, право! — Кириллу и здесь пришлось нажать.

Дел было много, и сегодня Кирилл решил передохнуть, чтобы завтра в десять утра уже быть на торжестве.

На торжество обещал приехать Сергей Петрович Сивашев. Он приедет на металлургический завод, и отсюда все орденоносцы вместе с Сергеем Петровичем и Кириллом на машинах отправятся по колхозам. А вечером все соберутся на перевале.

Кирилл сидел за столом над книгой, а на подоконнике горланил, «наяривая» какой-то вальс, патефон.

«Да. Вон они играют в теннис. — Кирилл посмотрел на теннисную площадку, где гонялись за мячом Стеша и Арнольдов. — А ты что ж? Отщепенец, что ль? Надо же кончать в конце концов».

В комнату вошел Кирилл малый. Он взял трубку телефона и заговорил:

— Васю мне. Ну, Крюкова. Вася? Я сегодня не приду: у меня некогдный день. Некогдный… — и, положив трубку, сказал, обращаясь к отцу: — Вот еще тюря. Как я к нему пойду, когда дядя Павел у нас будет. Он, папа, какой? У него ручищи-то, поди-ка, ух, какие! Сильные?

— А вот увидишь. А это что за некогдный день?

— Ну, значит, занят я.

Отец расхохотался:

— Значит, некогдный? А пальто примерял?

— Примерял. Хорошо. Только… — И Кирилл малый побежал к двери.

— Ты куда?

— Я пальто повесил в прихожей. Сопрут еще.

Отец снова хохочет:

— Как сопрут? Кто сопрет?

— Зайдут и сопрут. Шакалки.

— Не сопрут. Послушай, — Кирилл-отец покраснел. — Дядя Иосиф вчера у мамы в комнате был?

— Был.

— А что они там делали?

Кирилл малый подумал и проговорил:

— Мы с дядей Иосифом в биллиард играли… на под-стол.

— Это как на под стол?

— А кто проиграет, тот под стол лезет.

— И кто же лазил?

— И он и я.

— А мама?

— А мама смеялась, раскатывалась.

— А о чем они еще говорили?

Кирилл малый втянул подбородок, подражая Кириллу большому, и, заложив руки на поясницу, прошелся покомнате: