Евгений Поповкин - Семья Рубанюк

Но главное — Петро помнил об этом — нужно было быстро и организованно убрать урожай. Стране, фронту требовался хлеб, и к обмолоту, к сдаче зерна государству надо было приступить немедля, как только скосят первые гектары.

Было от чего голове пойти кругом даже и у более опытного колхозного председателя!

Петро сидел с Федором Лихолитом у единственной саманной стенки, оставшейся от прежнего полевого стана, и тщательно подсчитывал силы бригады.

— За косьбу я не боюсь, — говорил Федор. — Ты глянь, как деды стригут!.. Здорово включились!

Петро молча глядел на косарей. Они шли по старинке — в ряд, одновременно взмахивая сверкающими на солнце косами: дед Луганец, дряхлый мельник Довбня, хромой шорник Сахно и еще два старика, которых Петро не мог узнать по спинам.

— Ух, специалисты! — похвалил стариков Федор. — Дед Сахно, даром что кривой, два с половиной гектара в день свалить может.

— Свалить — это еще полдела…

Петро, щурясь от солнца, смотрел вокруг. В изжелта-зеленых разливах ячменя и пшеницы маячили остовы разбитых и обгорелых танков. Землю вокруг них осенью запахали и засеяли, хлеба обступили со всех сторон их стальные уродливые коробки, и мерещилось, что танки продолжают ползти, покачиваясь на рытвинах, порой почти скрываясь в чащобе колосьев.

По стерне прошли на скошенную загонку женщины с граблями. Невдалеке возились около лобогрейки два старика в соломенных брилях. Босоногая девчонка гнала из лощины коров с водопоя. «Ставок свой бригаде нужен», — мысленно заметил себе Петро.

До чего же тоскливо было видеть степь почти пустынной в эту страдную горячую пору! Ни веселого стрекота комбайнов, ни фырчанья автомашин и тракторов, ни звонких девичьих песен…

— Ну, давай еще раз подсчитаем твои людские ресурсы, — говорил Петро, разглаживая на планшетке клочок бумажки с пометками. — Вязальщиц у тебя пяти недостает… возчиков двух… Загребалыциков и вовсе нет.

— Этого нету, — со вздохом согласился бригадир.

— Старух придется просить, — сказал Петро, подумав.

— Так никого ж в селе не осталось! Таких, как моя матерь или бабка Бабанчиха, на степь не мобилизуешь. Рассыплются, пока дойдут.

— Ничего другого не придумаем, — грустно сказал Петро. — День-два полежит хлеб в валках — осыплется… Пойду сам сегодня по хатам, попрошу. Пускай выручают…

Он хотел направиться в село сейчас же, по пришел Павлушка Зозуля и сообщил, что у Якова Гайсенко не ладится с молотилкой и тот просил председателя заехать на ток.

На току Петро задержался. Старенькая малосильная молотилка, собранная Яковом Гайсенко из невесть где добытых им частей и деталей, накануне была перевезена сюда, и ею можно бы еще с грехом пополам попользоваться. Но не менее старый нефтяной двигатель, приспособленный для нее, при первом же пробном запуске отказал.

Около двигателя возились с самой зари Яков и помотавший ему меньший братишка.

— Собаке под хвост такую душегубку, — свирепо ругался Гайсенко, швыряя наземь гаечные ключи, какие-то пружины, болты. — Это ж истинная душегубка… Подведет она, вижу я ее настроение…

Гайсенко ругался с яростью, и по болезненному виду его худого, измазанного мазутом лица Петро понял, что Яков либо крайне переутомлен, либо захворал. И он ведь ни разу никому не жаловался; ни разу, с тех пор как Петро приехал, не напомнил о своей контузии! Он знал, что был сейчас единственным в селе человеком, разбирающимся в машинах, что на нем одном лежали все кузнечные и слесарные работы.

— А ну, погоди, Яша, — сказал Петро мягко. — Передохни немножко. Давай побеседуем. Возможно, зря силы тратишь на эту свою душегубку.

— Ну, а что же делать? — раздраженно спросил Яков. — Где мы лучший двигатель достанем? На шляху они не валяются.

Гайсенко сел на землю, раскинув ноги и вытирая паклей руки.

— Я на него, подлюгу, две недели угрохал, — едва не плача, сказал он. — А вон еще красуня стоит! — Яков зло ткнул рукой в молотилку. — Ты знаешь, как я ее лепил? Из дому доски таскал, гвозди сам делал. Хлопца нашего совсем замучил.

— Ничего, Яша, — тепло проговорил Петро, — вот разбогатеем, станцию свою построим, электричество будет нам и молотить, и пахать, и сеять. Мы тогда музей откроем, а в нем, на видном месте, будет стоять твоя «красуня» и движок. «Смотрите, скажем, люди добрые, что нам после оккупации осталось, а все-таки не сдались. И урожай вовремя убрали, и хлеб армии послали».

— Дай закурить, Остапович, — попросил Яков, лизнув сухие губы.

Петро наделил его махоркой.

— Ну, я его все равно заставлю крутиться, — сказал Яков, глубоко затянувшись дымом, и презрительно кивнул на двигатель.

— Действуй, дружище… Все же мы попробуем раздобыть более надежный движок, — пообещал Петро. — И потом я сегодня деда Кабанца тебе в помощь пришлю. Пускай около горна поработает.

Яков кивнул:

— Это дуже надо. У меня около кузницы трое конных граблей дожидаются, лобогрейка, две мажары… Куда это, к бесу, годится?

— Ты хоть завтракал сегодня?

— Я уж сразу в обед поем…

— Ну… это ты зря…

Петро достал из планшета кусок домашнего коржа, ломоть сала, отдал Якову и вскочил на велосипед.

«Вот тебе и Гайсенко!» — мысленно дивился Петро происшедшим в его школьном товарище разительным переменам. Более беспечного и, пожалуй, ленивого парня, чем Яков, трудно было до войны сыскать в селе. Комсомола с его хлопотными делами Гайсенко всегда чурался; он нередко сквалыжничал, гонялся за «длинным рублем», ворчал и ругался, если в МТС приходилось поработать лишнюю минуту. «А гляди-ка, сейчас ему и напоминать о работе не требуется, — раздумывал Петро, все более проникаясь симпатией к Якову, — сам ищет, а о заработках и не заикается. Значит, понял за время войны многое…»

Помня о своем обещании перевести в кузницу, в помощь Якову, деда Кабанца, Петро решил сделать это без проволочки. Подъезжая к селу, он остановился у наблюдательной вышки. Ее смастерили комсомольцы для наблюдения за полями и селом. Вышкой пользовался и дед Кабанец, выполнявший малообременительную должность старшего пожарника.

С верхнего помоста свешивались босые ребячьи неги.

— Эй, кто на дежурстве? — окликнул Петро.

Ноги исчезли, и тотчас же показалась круглая, низко остриженная голова Сашка́.

— Ну-ка, слезь на минутку, Сашуня, — попросил Петро. Сашко́ мигом спустился с вышки; на ремешке у него болтался бинокль — подарок Ивана.

— Дежурный звена охраны урожая Рубанюк Александр, — лихо доложил он, став перед Петром «смирно».

— Молодец! — похвалил Петро. — Деда Кабанца не видел?

— Был недавно. Ушел додому.

— Отнеси ему вот это…

Петро достал клочок бумаги, стал писать.

— А как же я могу? — возразил Сашко́, переминаясь с ноги на ногу. — Оставить пост нельзя. Полина Ивановна заругает.