Евгений Поповкин - Семья Рубанюк

Петро взглянул на братишку со сдержанной улыбкой.

— Ничего. Я отвечаю. Выполняется последний приказ.

— Есть!

Не сворачивая в село, Петро направился в бригаду Варвары Горбань. Там, как и у Федора, должны были начать уборку, готовили ток. Кроме того, в бригаде сейчас находился Бутенко, Петро надеялся при его помощи достать двигатель для молотьбы.

В полукилометре от Варвариной делянки он чуть притормозил, сдерживая разбег велосипеда, и, прикрыв глаза от солнца, огляделся.

На изволоке, спускающемся к левадам и приусадебным огородам криничан, стоял первый ряд крестцов, а дальше темнели на золотистой стерне кучки валков и уже связанных снопов.

Глядя на спорую работу женщин, расцветивших пестрыми юбками и платками степь, прислушиваясь к стрекоту косилок, Петро с облегчением подумал: «Ну, не так уж плоха бригада, как опасались…»

Он остановил велосипед на меже, около ржавой рамы немецкой автомашины, валявшейся здесь со дня отступления оккупантов, и зашагал в сторону работающих.

У ближних крестцов, закутав голову и щеки платком, сгребала колосья Полина Волкова. Петро издали узнал учительницу по ее стройной фигурке и беленькой кофточке.

Волкова тоже узнала Петра и, освободив губы от платка, задорно крикнула:

— Эгей! Включайтесь, товарищ председатель!

Взмахнув рукой, она снова взялась за грабли. Петро, приближаясь к ней, отметил про себя, что работает Волкова ничуть не хуже сельских дивчат: проворно и с той легкостью, которая дается только умелым и физически сильным людям.

— Если и вязать так можете, — сказал Петро, — поздравляю нашего нового бригадира.

— С чем?

— С хорошей помощницей!

— Будет вам смеяться!

Маленькие вишнево-яркие губы приоткрылись в довольной улыбке.

Петро показал рукой в сторону крестцов:

— Дела, вижу, неплохи… Лихолит, пожалуй, отстанет.

— Любопытно! — проговорила Волкова. — Очень любопытно… Председатель почти весь день пробыл в бригаде, а теперь боится, что ее обгонят…

Петро смутился. Он ведь и впрямь ничего еще не сделал, чтобы помочь Федору Лихолиту. А девушка, не догадываясь, видимо, о том, что слова ее повергают молодого председателя в еще большее смущение, оживленно говорила:

— Товарищ Бутенко у нас тут здорово разжег людей, поговорил с ними, пошутил, вызвал на соревнование…. Вот в полдень будем подводить итоги. — Волкова вынула из-за пояса несколько красных флажков. — Вручим передовикам первой половины дня. Это все товарищ Бутенко подсказал. Бригада дала ему слово переходящее знамя Ганны Лихолит завоевать.

— А где сейчас Игнат Семенович? — спросил Петро, испытывая острое чувство досады при мысли, что не догадался сделать и доли того, что сделал тут Бутенко.

— Игнат Семенович был недавно здесь. Кажется, к лобогрейкам пошел.

— А бригадир где?

— Она вяжет. Вон, видите, в синем платочке?

Петро пошел к Варваре. Она, ответив молчаливым кивком на его приветствие, продолжала вязать. Петро, взглянув в ее лицо, спросил:

— Что с тобой, Варя?

— Ничего, — сухо сказала Варвара и плотно сжала губы.

— Неправда! Всегда веселая, а сегодня что-то загрустила.

Варвара, положив связанный сноп, оправила соседний валок, распрямилась и стала приводить в порядок свои волосы. Зеленоватые глаза ее зло блеснули, лицо, обычно жизнерадостное, белое, — а сейчас испятнанное коричневыми конопинами, выдававшими беременность, стало еще более темным.

— Нехай они сгорят, чтоб я до них еще ходила! — процедила она сквозь зубы.

— Кто?

— Лайдаки проклятые. Не хотела брать бригаду, так уговорили ровно маленькую. Всю ночь бегала по хатам. Ноги у меня не казенные…

— Постой, постой! Кто не вышел?

— Лаврентьиха отказалась.

— Как отказалась?

— «Не пойду!» — и все. Я ей: «Федоска, да ты одумайся, что ты мелешь? При оккупантах выходила, на душегубов работала, а на себя не хочешь». — «Своих я не боюсь, говорит, ничего мне не сделают, а вот вывезем весь хлеб на заготовки, чем я детей кормить буду?» — «Федосья, говорю, у меня тоже двое; так, значит, давай своими огородами займемся, нехай хлеб пропадает?» — «Я хоть огородину соберу, говорит, прокормлюсь как-нибудь с пацанами». Я и так, и так… «Федосья, говорю, стыдные у тебя слова, стыдно их и слухать!» С тем хлопнула дверьми и пошла.

— Не свои слова — чужие повторяет она, — сказал Петро. — Муж у нее на фронте, сама она сколько горя хлебнула во время оккупации. А кто еще не вышел?

— Малынцова — сноха. «Больная», говорит. Брешет… Горпина Грищенчиха…

— К вечеру дай мне списочек. Разберемся. А ты подними голову выше, Варя! Не такие трудности были. Как там Андрей Савельевич поживает?

— С утра подался на ферму.

— Он… обиды не затаил?

— Да он радуется. А там кто его знает? Обижаться ему нечего.

Высказав Петру то, что ее тяготило, Варвара взяла перевясло.

Солнце припекало все сильнее, зной струился над степью, затрудняя дыхание, обжигая лица и руки.

— Где же Игнат Семенович? — спросил Петро. — Что-то не видно его.

— Был. Пошел в село. А как там у дядька Федора?

— Убирают. Грозятся знамя переходящее забрать.

— Ну, нехай, — с напускным равнодушием ответила Варвара. — Это мы еще посмотрим.

Был полдень, когда Петро вернулся в село. Не заезжая в правление, он спрыгнул с велосипеда около двора Федосьи Лаврентьевой и, вытирая пот со лба, зашагал к хате.

По дороге сюда Петро с трудом подавлял острое враждебное чувство к Лаврентьихе, принуждая себя быть хладнокровным и спокойным. А вошел на подворье, увидел худенького мальчишку и девочку — и сердце его дрогнуло.

— Где мамка, орлы? — спросил Петро. Он присел перед ними на корточки и тут увидел хозяйку, идущую с огорода к хате.

— Доброго здоровья! — с преувеличенной приветливостью и не без смущения поздоровалась она.

— Здравия желаю, Федосья Михайловна!

Женщина молча подняла и отбросила с дороги хворостину, отставила с порога щербатый чугунок, открыла ставни в чистую половину хаты.

— Проходьте, что ж так под сараем сели?

Петро провел рукой по голове мальчугана, подмигнул девчонке и пошел к дому.

В светлице с незастекленными окнами он увидел голые стены и непокрытый стол, длинную лавку, кучу проросшего картофеля, сваленного в углу, почувствовал гниловатый запах запустения.

— Поизвиняйте, что у нас так, — сказала хозяйка, смахивая фартуком пыль с лавки. — Ничего не оставили, проклятые. Сидайте, пожалуйста.

Петро вспомнил: дом Ефима Лаврентьева, превосходного плотника и неутомимого работяги, был до войны одним из самых зажиточных, благоустроенных в селе.

— Что слышно про хозяина? — спросил Петро, сняв фуражку и пятерней расчесывая влажный от пота горячий чуб. — Никаких известий?