Евгений Поповкин - Семья Рубанюк

Петро задержал руку отца, несшую ко рту ложку с молочной лапшой.

— Подождите, тато, минутку. Мама, у вас, может, чарочка найдется?

— С самого утра чарочку? — удивился отец. Однако ложку отложил, огладил вислые усы.

— Там, Катря, в скрыне [7] Скрыня — сундук (укр.). есть.

Катерина Федосеевна внесла бутылку, поставила две рюмки.

— И себе, — сказал Петро.

— Ой, что ты! — отмахнулась мать обеими руками. — Да я ее и видеть не могу.

— Выпейте, — настаивал Петро. — Есть за что.

— Ну, немножко выпей, раз просит, — поддержал отец. Петро налил. Обежав глазами уставившиеся на него с любопытством лица, сказал:

— Совета у вас хочу просить. Вчера с Оксаной договорились. Если вы не против, будем гулять свадьбу.

Отец с матерью переглянулись. Василинка таращила на Петра горящие глаза, не замечая, как Сашко́, деловито посапывая, вязал к скамейке тесемки от ее фартука.

Остап Григорьевич погладил лысину, спросил:

— Ну, мать, как твоя думка? Оксана вроде хорошая дивчина.

— Плохого ничего не скажешь. Соблюдала себя. И хозяйка добрая.

Василинка быстро переводила взгляд с отца на мать, с матери на Петра.

— Раз они порешили… — сказала Катерина Федосеевна. — Молодым жить. Дай им бог счастья и согласия.

— Хорошая дивчина, — еще раз произнес отец. — И Ванюшка наш тоже против ничего не скажет.

Все молчали. Петро первый с сияющим лицом поднял рюмку:

— Так что ж? За Оксану Рубанюк!

Вечером Петро пошел к Оксане, переговорил с ее родителями. Свадьбу условились справить в воскресенье — последнее перед жнивами.

В пятницу рано утром приехал в село Бутенко. Он возвращался из дальних колхозов и решил побывать на полях Чистой Криницы. Пока конюх кормил лошадей, он наведался к Рубанюкам.

Остап Григорьевич, в белых домотканных шароварах и такой же рубахе, чинил под навесом садовый инструмент. Увидел он Бутенко, когда тот, закинув через калитку руку, нащупывал задвижку. Остап Григорьевич смахнул с колен мелкую, горько пахнущую смолой стружку и поспешил навстречу.

— Доброго здоровья, деду! — приветствовал его Бутенко. — Руки подать не могу. Видите, какой грязный? Помыться у вас хотел.

— Так проходьте в хату, — засуетился Остап Григорьевич. — В один момент организуем. Только вы уж извиняйте, беспорядок у нас.

На кухне Катерина Федосеевна, заляпанная мелом, наводила чистоту. Она побелила снаружи хату, подмазала печь и сейчас подмалевывала ее синькой.

Пропуская гостя вперед, Остап Григорьевич крикнул ей:

— Катря, достань воды из печи! Умыться.

Он взял запыленный пиджак и рубашку Бутенко, отдал Василинке вытряхнуть.

— А председатель наш в район к вам поехал. Не встретились?

— Встретиться не могли. Я ведь из Сапуновки еду.

Катерина Федосеевна вынесла в сенцы таз, чистое полотенце, горячую воду. Засучивая рукава, Бутенко сказал:

— Вы что же, Григорьевич? Слышал, сына жените? А на свадьбу не приглашаете?

— Кузьма Степанович акурат с тем и поехал. Его же дочку берет Петро.

— Оксану?

— Ага.

— Из хорошей семьи берет.

Умывшись, Бутенко присел на сундук.

— Ну, Григорьевич, урожаи в этом году соберут колхозы, каких не бывало!

Он извлек из кармана горсть колосьев. Крупные зерна распирали нежную сизоватую оболочку, топорщили ломкие колючие усики.

— Дуже хорошая озимина, — одобрил Остап Григорьевич. — Да и у нас хлеба! Кинь шапку — не упадет. Деды не помнят такого.

— Убрать только своевременно надо, — озабоченно сказал Бутенко. — С таким урожаем наши колхозные руководители дела еще не имели. Могут растеряться.

— Соберем! Люди лютые стали до работы. Закликать, как в прежние времена, не требуется. Сами бегут в поле.

— Весело работают, это правильно.

— В садок до меня не заглянете, Игнат Семенович? А то вы все сапуновских дедов хвалите, — ревниво добавил Остап Григорьевич. — В этом году мои труды еще не глядели.

— Загляну, загляну, только в другой раз. Сейчас подъедет полевод, поедем с ним на поля.

Бутенко перекусил с хозяином. Он разговаривал с Катериной Федосеевной о ее домашних делах, когда появился Петро.

— Ну, жених, — встретил его с улыбкой Бутенко, — наверно, в мыслях сейчас ничего нет, кроме невесты? Знаю, знаю, — остановил он его жестом. — Все мы пережили это.

На губах Петра, не угасая, теплилась счастливая улыбка. Бутенко, с видимым удовольствием разглядывая его лицо, сказал:

— Женитьба — это большое событие в жизни человека. Не сомневаюсь, что создадите хорошую, прочную семью. Девушка славная.

— Только мать ее меня мучит, — пожаловался Петро. — Заладила: гулять свадьбу по старым обычаям.

— Венчаться?

— Ну, этого не требует. А чтоб свашки, караваи там разные, подарки.

— Это ничего, — сказал Бутенко, смеясь, — лишь бы повеселее. В старину здорово умели свадьбы играть.

Он вышел из хаты, стал набивать трубку. Петро постоял рядом, ощипывая ветку акации, сказал:

— Хочу вас спросить. Вы Алексея Костюка, наверное, знаете?

— Механика?

— Его из партии исключили. Ведь золотой парень был.

Бутенко, держа в зубах нераскуренную трубку, задумчиво разглядывал свои запыленные сапоги. Повременив, ответил:

— Он агронома избил. За это наказать-то стоило. А вообще… разберемся, кто из двоих больше виноват. Поторопились с решением. Райком займется этим делом, выясним.

— Не нравится мне этот Збандуто, — откровенно признался Петро.

В глазах Бутенко мелькнула и погасла неуловимая искорка.

— Что тебе в нем не нравится?

— По-моему, костяная нога он, а не агроном. Не лежит у него душа к живому делу. Взять хотя бы первую встречу со мной. Я ему о садах, а у него заслонки на глазах…

— Специалист он опытный. Лучшего пока в районе нет. К нашему сожалению.

Вскоре ко двору подъехал на правленческой бричке Тягнибеда.

Бутенко простился со стариками и, пообещав Петру быть на свадьбе, взобрался на бричку.

— Ну, куда повезешь, полевод? — спросил он Тягнибеду. — Туда, где лучше или где похуже?

— У нас хорошо везде, — заверил полевод.

— Тогда вези в бригаду Горбаня, — решил Бутенко. — Он что-то там обижался.

Тягнибеда разобрал вожжи, стегнул коней, За селом лошади свернули на проселок, и Тягнибеда отпустил вожжи. Бричка покатилась по мягкой земле, вдоль затравевших обочин с блеклыми лопухами, синецветом, млеющим на жаре маком, лохматыми кустами терна.

— Всю эту поэзию, товарищ полевод, давно бы пора под корень, — заметил Бутенко. — Это в старину писатели восхищались цветочками в полях. А?

— Я говорил сколько раз бригадирам.

— А они что тебе говорят? — не скрывая иронии, спросил Бутенко. — Ты им говоришь, они — тебе. Далеко уедете… Говоруны.