Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

Да, Хаджи-Ибрем был хороший мастер, тонкий мастер — отпрыск знаменитого рода, который еще в древности восхищал Восток своим искусством. Говорят, некогда персидский шах, прослышав о славе мастеров Зирех-Герана (Кубачи), собрал своих златокузнецов и повелел им осрамить хваленых кубачинцев. Придворные мастера персидского шаха снарядили к кубачинцам гонца с тонкой — тоньше, чем шелковая волосинка, — золотой струной на небесно-голубом платочке и велели передать кубачинцам: «Попробуйте вытянуть такую струну и пришлите нам или хотя бы нашим внукам». Через некоторое время мастера Зирех-Герава прислали своего гонца к персидскому шаху. Когда шах увидел на небесно-голубом платочке ту же самую струну, то, воздев руки к потолку дворца, воскликнул:

— О аллах, будь свидетелем! Кто отныне посмеет утверждать, что в мире есть лучшие мастера, чем мои!

Но торжествовал шах только до тех пор, пока струна попала в руки придворного ювелира. В увеличительное стекло тот увидел, что струна просверлена насквозь. А в отверстие была продета тончайшая нить, на которой сплетались узором слова: «Уважаемый шах, из таких струн мы обычно делаем трубы».

Вот и говорят, что одним из потомков тех мастеров был Хаджи-Ибрем. Он считался непревзойденным эмальером. Например, его декоративный столик, покрытый яркой кавказской эмалью, стоит в музее и восхищает посетителей — такое можно представить себе разве что в волшебных кладах Аладдина или Синдбада-Морехода. А в филиграни Хаджи-Ибрем достиг такого совершенства, что некий иностранец, увидевший его изделия, воскликнул:

— Подобного я не видел нигде, хотя и объездил многие страны! Изделия мастеров в ювелирном ряду на базаре Хан-Халил в Каире — жалкие погремушки по сравнению с этими…

Однако большим достоинством Хаджи-Ибрема было и то, что он щедро делился своим умением, своим опытом с подмастерьями и учениками. И самым любимым его учеником был юноша Абдул-Гапур из рода Баталхала, которого он рекомендовал в Академию художеств в Тбилиси. Обращаясь к почтенным сельчанам, Хаджи-Ибрем всегда говорил: «Помяните мое слово: этот юноша будет гордостью аула!»

Но Абдул-Гапур не спешил уезжать в академию. У него была своя мечта.

Однажды он присутствовал при разговоре двух известных мастеров-литейщиков из нижнего аула.

— Говорят, наши предки сами добывали медь, — сказал один.

— Не может этого быть, — усмехнулся другой.

— И золото, говорят, находили, — продолжал первый. — Вон там, в ущелье Давла-Када. А потом на это место наложили запрет.

— Какой еще запрет?

— А такой: мол, кто копнет в ущелье лопатой или отобьет молотком камень — умрет на месте.

— Это же чепуха какая-то!

— Чепуха не чепуха, а я своими глазами видел там пещеру и семерых окаменевших мастеров. Так и сидят, прижавшись друг к другу, подняв колени и опустив головы. Я еле ноги оттуда унес.

— А я ходил туда, но ничего такого не видел. Это просто дьявольское наваждение…

— Значит, ты был не там.

— Да я каждую скалу обошел и ощупал!

— Нет, ты был не там.

Этот разговор поразил Абдул-Гапура. В самом деле, откуда же кубачиины добывали столько металла? Нужны тонны меди, чтобы отлить столько утвари, столько разнообразных подсвечников, столько котлов — от огромных, на сто человек, до маленьких, для одного, отчеканить столько медных подносов, тазов, столько кувшинов для воды…

Теперь каждый свободный день Абдул-Гапур уходил в это ущелье с небольшим молотком. Он приносил домой полные карманы всевозможных камней, легких и тяжелых, пытался их расплавить, но ничего у него не получалось. Тогда он понял, что без геологических знаний здесь много не сделаешь. Вот почему он поблагодарил своего учителя Хаджи-Ибрема за рекомендацию в академию художеств и сказал:

— Мастер, прости меня, но я свое призвание вижу в другом. Я хочу стать геологом-разведчиком.

— Ну что ж, сынок, неволить тебя не могу. Желаю удачи.

— Благодарю, мастер, за все, что ты для меня сделал.

— Вижу, и ты поверил в тайну предков?

— Да, учитель.

— Ну что ж… В молодости все желают раскрывать тайны. Но, надеюсь, искусство свое не забросишь?

— Нет, мастер, еще раз поклон вам.

Так вот и уехал Абдул-Гапур не в Тбилиси, а в Московский геолого-разведочный институт, и окончил его первым из дагестанцев.

А красавица Уму-Гани была племянницей Хаджи-Ибрема. Мать ее, Цибад, ехала зимой через ущелье Вайбарк и сорвалась вместе с конем в пропасть. А отец, еще молодой, чтоб развязать себе руки, отправил трехлетнюю Уму-Гани к дяде. С того времени и воспитывал ее Хаджи-Ибрем, как собственную дочь. С возрастом она стала большеглазой, длиннокосой, стройной, с нежными чертами лица, девушкой. Очень хотел Хаджи-Ибрем дожить до ее свадьбы и желал, чтоб в мужья ей достался такой джигит, как Абдул-Гапур, но судьба судила иначе. Хаджи-Ибрем возвращался от своего кунака за Дупе-Дагом, и по дороге его застал осенний дождь Дурше — горцы всегда боятся этого дождя. Простудился Хаджи-Ибрем, слег и не встал.

Весть о таком горе распространяется в ауле с быстротой ветра. Позабыв о своих заботах и тревогах, люди первым делом идут к сакле, которую посетило горе, чтобы отдать последний долг, выразить искреннее сочувствие семье и родным покойного, помянуть умершего добрым словом.

В полдень похоронили Хаджи-Ибрема и снова вернулись к его сакле — пусть и камни знают, что с уходом хозяина не погаснет его очаг, ибо друзей у него вон сколько. Люди рассаживались но дворе на скамейках, на камнях, на досках. Посидев, уступали место другим. А женщины хлопотали, готовя еду — бычок был пожертвован для поминальной шурпы.

Уму-Гани, одетая во вce черное, вдруг обратила внимание на какого-то приезжего, стройного и молодого, с которым все почтительно здоровались. Он был одет в большую медвежью куртку шерстью наружу и в такую же ушанку.

— Ой, сестрички, — зашептали рядом девушки, — смотрите, кто приехал!

— Где, где?

— Да вон он. Какой интересный! И совсем непохож на кубачинца, ни капельки. Говорят, в Москве учился,

— Это ведь Абдул-Гапур, да?

— Да, да.

— Это о нем говорят, что он сошел с ума?

— Почему?

— Мог быть самым лучшим мастером, а бросил все и ищет, говорят, золото! Счастье ищет, хочет поймать счастье за хвост…

— А кто не ищет счастья? Если искатель золота — сумасшедший, значит, все люди сумасшедшие.

— Он — мой двоюродный брат, — заявила соседка Уму-Гани, давая этим понять, что не хочет слышать таких разговоров о своем родственнике.

— Абдул-Гапур? — пробормотала Уму-Гани. — Дядя часто упоминал это имя.

— Ты разве не знаешь его? Это же лучший дядин ученик.

— Знаю. Только видела давно, — кивнула Уму-Гани.

— На него зря наговаривают, — горячо вступилась за Абдул-Гапура соседка, — он и свою работу мастера не бросает. Недавно на выставке было много его изделий.