Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

— Со смыслом судишь; а когда мудро говоришь, на твоем лице вижу аршинные усы.

— Странный вы человек. Зачем я вам понадобился?

— А может, я тебе понадоблюсь? Не Хасаном ли тебя звать?

— Да… Откуда вам известно? — недоуменно смотрит парень.

— Ты — сын покойного Абдуллы.

— Но я вас не знаю.

— Молод еще всех знать. У твоего отца были такие же усы. Такой же был молчун нелюдимый…

— Именно это и просил отец передать мне?

— Он ни у кого ничего не просил.

— И правильно делал! Вот и я, сын Абдуллы, следую примеру своего отца.

— Преемственный какой… ну, тогда прощай! — равнодушно, вроде бы устав от разговора, кивнул головой Кичи-Калайчи.

Теперь он окончательно убедился, что знает этого парня: не так давно на гудекане старики говорили: Хасан влюбился в дочь Бусрав-Саида, но тот, как опытный работник сберкассы, мигом в уме подсчитал свадебные расходы и назвал такую сумму «на подарки» — теперь многие за «подарками» прячут слово «калым», — что даже сваты ахнули. Чтобы заработать такую четырехзначную цифру, Хасану пришлось бы прожить холостяком чуть не до пенсии, работая без отпусков и выходных.

Кичи-Калайчи не без умысла крикнул в спину уходящему:

— Одно запомни, парень: не видать тебе Меседу!

Спина дрогнула и развернулась на сто восемьдесят градусов. Хасан вернулся, присел на краешек скамьи.

— Откуда вы знаете Меседу?

— А что, по-твоему, делать бездельнику-пенсионеру осенью, как не расспрашивать о свадьбах? Ты, Хасан, выбрал хорошую девушку. И родители у нее честные, трудолюбивые, но не зря великий мудрец нашего времени сказал: не тот достойный, у кого недостатков нет, а тот, кто умеет правильно своими достоинствами пользоваться. Ум растет медленно — рога быстрее. Наверное, отец Меседу и сам не заметил, как из понятия чести стали прорастать рога честолюбия. Вот он и заломил за дочь такие деньжищи, чтоб не только родня, а вся округа позавидовала.

— К чему вы все это говорите? Вы родственник Меседу? — высказал догадку парень, уже доверчиво глядя на старика.

— Ее семья из Хасавюрта, а я из Кана-Сираги. Для родства, как видишь, далековато. Теперь время совсем другое, людей крепче кровных уз роднит общее дело, общие мысли… А, к чему я толкую тебе политграмоту! Вы, молодые, сами ученые, больше нас знаете. Пойду я. Прощай!

Теперь парень несмело задержал садовника:

— Вы не торопитесь, отец? Не могу разобраться.

Старик взглядом дал знать, что готов слушать.

— Откуда это пошло? Ведь живем в нормальном обществе, слово «новое» звучит на каждом шагу. Все обновляется: города и аулы, все есть, а если кто и смотрит с завистью, так на диплом, а не в котел!

— Ты прав, сынок! Люди стали жить в достатке.

— Но почему же с любовью не считаются? Преграду ставят высотой в пять метров! Попробуй, перепрыгни…

— С шестом надо, парень. С шестом… — улыбается Кичи-Калайчи, довольный, что сумел разговорить парня. — Не ты первый, не ты последний…

— Мои старшие сестры замуж выходили — никто даже и слова не произнес «калым»! А теперь вроде сознательнее стали, обеспеченнее, а…

— Когда твои сестры свадьбы справляли? Сразу после войны? Тогда родители, любя своих детей, готовы были не только выдать без калыма, а прямо-таки вытолкать своих красавиц. За стариков выдавали. За инвалидов.

— Да, но теперь, отец, совсем иное время! Женихов достаточно выросло. Выбирай, который по душе. Так нет, родители не велят! Ведь это же варварство! А какой калым заламывают? Куда же власти смотрят?!

— Стоп, сынок! Куда же ты с шестом на свою же власть? По нашим законам калым — преступление, за него срок положен, и тому, кто дает, и тому, кто берет. Ты разве не читал в газетах?

— Закон читал! А вот чтобы применили его к… таким…

— Ты молод, Хасан, сын Абдуллы, горячишься… Еще неизвестно, как поступишь, когда свою дочь будешь выдавать замуж…

— Да чтоб я!.. — парень возмущенно хлопнул себя по коленям.

— А ведь отец Меседу и другие отцы были в свое время и молодыми, и влюбленными, как ты, и многие, видимо, не меньше твоего страдали от воли родителей невесты.

— Да будь у меня полон дом дочерей, разве я заставлю их…

— Знаешь, сынок, есть такая болезнь: рецидив, К нам на курорт приезжают люди, которые уже лечились, выписались окрепшими и опять возвратились на костылях: рецидив!.. На днях один сапожник-модельер, с доски Почета не слазит— но, вот что значит рецидив, — выдал свою дочь за сына товароведа. Люди говорили: за нее дали калым чуть ли не пятнадцать буйволов. А в старину за дочь князя давали всего пять буйволов.

— Смешно! Князья, буйволы… Неужели тащить эту ветошь в ваш век.

— А теперь уже и девчонки есть, которые настаивают, чтоб их родители «не продешевили». Вот как иные понимают честь!.. А у твоей Меседу каковы суждения?

Парень хотел было ответить, но тут над ними опустилась какая-то тень и послышался дискант с хрипотцой:

— Ассалам алейкум, дорогой Кичи-Калайчи!

Тавтух Марагинский хватает и трясет руку садовника так усердно, что дрожат Тавтуховы обвисшие щеки, будто тридцать лет в зурну дули на свадьбах.

— Дорогой Кичи! Золотой ты человек! Изюм-кишмиш и три порции бешбармака ты! Дай пять рублей!

«Даже если имел — не дал бы», — удовлетворенно подумал Кичи-Калайчи, со спокойной совестью похлопывая по карманам черкески, откуда выгреб две конфетки «барбарис» и с полтинник мелочи:

— Прости, Тавтух, видишь сам…

— А ты не видишь, как человек страдает? С утра заседали, веришь, даже стакан воды не предложили! Я же взаймы, на время прошу… — голос Тавтуха срывается на шепот.

Если б можно было рассказать, какой разгон учинили ему на собрании жилищной конторы. Все вспомнили! И то что муллу пригласил внуку обрезание сделать. И всего-то два письма-анонимки написал Тавтух на мясника из гастронома. Откуда же ему знать, что мотоцикл «Планета» мяснику в премию дали. И за что! За лучшую песню, шайтан их забери, со всеми конкурсами!..

— Неужели и завалящую пятерку пожалеешь? Эх ты! Жадина!

— Я Кичи-Калайчи…

— Это всему Дагестану известно! Я вот что тебе скажу: в ауле ты был совсем другим человеком,

— И у тебя когда-то душа была, а теперь один пар остался!

— Известно тебе, что стряслось на площади у вокзала?

— Не слышал.

— Сегодня утром поливальщик с машиной подъехал к ресторану, а у входа голова лежит!

— Что? Не может быть! — восклицает пораженный Кичи-Калайчи.

Хасан заинтересованно рассматривает бороду Тавтуха.

— Хи-хи! Это у тебя несчастной пятерки «не может быть»! Что я, врать буду? Своими глазами видел!

— И чья же… голова?

— Селедочная! — выпаливает Тавтух, отдуваясь смесью чеснока и «южного» разливного. — Дай хоть полтора рубля! Тоже нет? Жаль, закуска пропадает! Что за жизнь? Ишак есть — сена ни клочка, сена навалом — ишака нет!