Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

— Вот смотри, кунак, какова моя дочь! Иди, Баканай, под навес — это наглое солнце готово сжечь твои белые щечки, иди, я загорожу спиной, пусть лучше меня жалят каленые лучи… — Сундучник раскрылил над своей Баканай длинные руки, как старая наседка над последним выводком, от которого злодей-коршун оставил единственного, самого крохотного цыпленка. — И в кого она такая? — искренне удивляется отец, пристально разглядывая дочь. — Слушай, кунак, правда, если она войдет в дом — свет не надо зажигать!.. Ну, сияние мое, поздоровайся с добрым человеком.

— Здравствуйте… — голосок у Баканай певучий, мелодичнее замков на всех сундуках отца.

— День добрый, доченька.

— Небо наградило меня за все невзгоды на этой земле! — Отец бесцеремонно, как один из своих сундуков, поворачивает дочь перед гостем.

— Баканай, улыбнись, милая, нашелся добрый человек, пришел просить твоей руки… нет, родничок мой, этот почтенный старик пришел сватать тебя за своего племянника. Молодого, красивого, обеспеченного…

— Отец!.. я уже говорила… ни за кого не выйду, — устало звучит голосок. Баканай опускает голову и только пальцы с ямочками на сгибах неустанно теребят пушистую косу.

— Не вижу, не слышу, понимать не хочу! Добра тебе желаю и полного благополучия, а ты…

— А мне ничего не нужно!

— Не шути над отцом! Кто же не хочет себе добра?

— Я не хочу.

— Тебе что, все едино? Отец ли говорит, ишак ли кричит? Как ты смеешь менять отца на ишака?! Молчи, невоспитанная! Я сказал, значит, будет по-моему!

— Лучше умру!

— Э-э, доченька! Насильно душу не выплюнешь… хотя и не задержишь! Радуйся, что у меня рука не поднимется, а то побил бы, аллах видит, как хочется побить, но… — Сундучник даже прячет руки за спину, обращается к гостю: — Не волнуйся, почтенный, я свою дочь знаю: покричит, поспорит, а сделает, конечно, то, что я велю. Слышал-видел! Мать ее такая же была строптивая. Укротилась. В руках настоящего мужчины и норовистый конь становится покорным, не то что молодуха… Надеюсь, ваш племянник — настоящий мужчина?! Только непременно предупредите его сегодня, а в день свадьбы — еще раз напомните: мой старший брат, златокузнец, так говорил: «Вместо. того чтобы жену бить — лучше папаху сними, выколоти из нее пыль — и снова надень!» Мудрые слова, правда, кунак?

— А я все равно умру! — прошелестел голосок.

Кичи-Калайчи даже вздрогнул: не попусту было сказано, такая обреченная решительность прозвенела, словно скрестились кинжалы кровников.

— Разреши, друг, поговорить с твоей дочерью наедине, — Кичи-Калайчи проворно поднялся и подошел к сундучнику.

— А это еще зачем?

— Попробую ее убедить. Неволить девушку сегодня даже в Сирагинских горах нельзя. Права есть у тебя, отца. Но и у нее есть права: девушка взрослая, паспорт имеет, значит, находится под охраной наших законов, как все граждане.

— А эту лекцию «Человек и Закон», нельзя прочесть в моем присутствии? Нет?

— Нет! — чуть ли не кричит старик в черкеске.

— Хорошо, хорошо! Я что, против? — сдается сундучник и уходит с веранды. Один за другим он подхватывает сундуки и уносит их в подвал.

Дождавшись, когда Мастер скрылся с огромным сундуком, Кичи-Калайчи протягивает смущенной девушке местную газету, свернутую в плотную трубочку.

— Что это? — отшатывается Баканай.

— Бери, доченька, не бойся. Здесь письмо тебе.

— Не вижу, не слышу!..

— Скорее, пока отец не увидел! От племянника письмо.

— И знать не хочу никакого племянника!

— Возьми, от Айдамира письмо, — говорит Кичи-Калайчи, отворачиваясь от упрямицы. Не успел он заложить руки за спину, как проворные пухлые пальчики выдернули из его ладоней газету. Когда старик снова повернулся, перед ним стояла совсем другая Баканай. Похорошела, засветилась лицом.

— Айдамир… ваш племянник?

— Пятый по счету.

— Так вы от Айдамира, который на тепловозе помощником работает?

— Работал, милая, помощником. Теперь сам водит тепловозы от нашего Каспия — до самой Москвы.

— Ой, как хорошо! Поздравьте его, я очень хочу, чтоб он всего достиг.

— Если ты любишь его — все исполнится!

— Я… умру без него! — всхлипнула Баканай.

— Ну, зачем же омрачать жизнь думой о смерти! Тебя чему книги учили? Бороться за счастье! Послушай меня. Отца — уважай, мать — жалей, а слушайся своего сердца.

— Спасибо, добрый человек! — улыбнулась Баканай.

— Вот тебе добрый совет, доченька: как до сих пор говорила отцу, так и дальше повторяй, что, мол, не слышала, не видела и замуж не пойдешь.

— И за Айдамира?

— Как только это имя услышишь — еще громче кричи: «Не хочу, не люблю, видеть не желаю!»

— Но зачем?

— А затем, красавица, что есть люди, которых и самые верные факты ни в чем не убеждают, подавай им самые невероятные; лишь бы их самолюбие тешилось, У твоего отца, девочка, руки мудрее головы. Переделывать его жизнь — поздно, а воспользоваться его же правилами — не грех. Ведь он что будет говорить? «Сделаешь так, как я велю!» А ты — на своем стой: нет, мол, и не подумаю поступить по-твоему! Лучше умру!

— И что будет?

— А будет так, что он выдаст тебя, вроде бы вопреки твоей воле, — за Айдамира, вроде бы тебе неизвестного, нелюбимого и даже ненавистного. Понятна задача?

— А если… если Айдамир узнает и моя ложь его обидит?

— До свадьбы — не узнает, а после у вас пойдут уже другие обиды. А теперь иди…

— …Не долго томиться в темнице сырой… — запевает Кичи-Калайчи. Баканай останавливается на пороге:

— Неверно поете, дядя. В моей комнате и не сыро, и не темно.

— Не знаю, не видел!.. Разве я сказал, что твой отец — изверг и прячет тебя в Зиндане — сырой яме, где хан томил осужденного смертника? Иди!

Кичи-Калайчи легко, как молодой, сбежал со ступеней веранды и подошел к подвалу, из которого показалась голова сундучника.

— Ну как, поговорили?

— Говорили, Мастер, говорили, ни до чего не дотолковались! И в кого она такая упрямая? — развел руками Кичи-Калайчи.

— Все дети делаются из материала заказчика! Впрочем, пусть характер моей Баканай вас не волнует; моя дочь сделает, как я захочу.

— Конечно, почтенный, отцовская воля — закон для горянки. Как скажете, так по-вашему и поступит! А теперь о главном: какой просите калым?

— Люблю умные речи. О калыме — что могу сказать? Вот шапочник, мой сосед. Ба-альшой мастер своего дела! Был бы материал да фининспектор в отпуске, так он не только на головы горцев, — на все телеграфные столбы нахлобучил бы зимой теплые папахи, а кепки — летом. Так вот, мой сосед за свою дочь получил очень приличный калым. И я хочу не меньше потому, что разве можно сравнить мой светлячок с его безрогой козой?!

— Не будем отвлекаться, почтенный. Если перевести на деньги, сколько будет?