Елизар Мальцев - От всего сердца

Из рощицы на дорогу вышли мужчина и женщина: она прислонялась головой к его плечу, казалось, черную смоль ее волос вот-вот подожгут его огненно-рыжие кудри.

— Кто это? — тихо спросила Груня у тетки, которая знала в округе чуть не всех людей.

— Жудовы, Силантий Лексеич с Варварой. Ишь, как идут! Будто вчера поженились. А без малого десять лет вместе. Детишки у них — близнецы!..

— На зависть хорошо живут. — восторженно согласился Родион, а взгляд его досказал Груне: «И нам бы так, а?»

Заслышав звон бубенцов, Силантий снял с талии жены мускулистую руку.

— К нам на веселье, дядя Силантий! — останавливая брички, закричал Родион. — Дома вас не застанешь!

— У нас ведь, бригадиров, забот не с вашего, — с небрежной хвастливостью проговорил Жудов, Крупное красивое лицо его с полными красными губами светилось довольством и снисходительной самоуверенностью. — Сенокосные деляны смотрел! — Он чуть повел широкими плечами, будто стесняла его легкая ситцевая рубаха, вприщур оглядел невесту. — Ишь, какую кралю откопал! А за приглашение спасибо! Непременно будем. Ваг только наведем шик-блеск на свои вывески.

— А вы садитесь, подвезем!

— Нет. Мы вашу карусель портить не будем. — Силантий подмигнул девушкам. — Не стоит шелка ситцем разбавлять.

Пока он говорил, Варвара спокойно, без улыбки, оглядывала веселых, принаряженных людей, задержала на Груне открытый пристальный взгляд больших черных глаз.

Брички покатила под гору, и тетка покачала головой:

— Дьявол, а не мужик! Словами, как хмелем обовьет!

А Груне хотелось оглянуться и еще раз встретиться с чистым, открытым взглядом женщины…

Рассыпая звон, брички ворвались в улицу, распугивая белоснежных гусей, поднимая на лай собак, Липли к окнам женские лица, выбегали за ворота ребятишки, махая руками, бежали вслед…

На крыльце Груня попала в объятия свекра Терентия — кряжистого смуглолицего старика. По синей его рубахе стлалась светлая, как ковыль, борода. Терпеливо поджидала невестку свекровь Маланья, маленькая, сухонькая, в темном сарафане и пестром переднике. Оттягивая мочки ее ушей, сверкали старинные, полумесяцем, серебряные серьги.

— Милости просим в избу, дорогие гостеньки, — почти пропела она и зарделась вся. — Пойдем, доченька моя… — Миловидное, худощавое лицо Маланьи на миг озарилось светом давней девической красоты.

Она взяла Груню за руку и повела в избу, обе половины которой были заставлены столами, накрытыми белыми кружевными скатертями.

Все здесь искрилось, переливалось красками: бутылки и рюмки и простенькие полевые цветы в синих стеклянных вазах; посреди стола упирался короткими ножками в блюдо жареный поросенок, подняв вопросительным знаком свой подрумяненный хвостик.

В горенке стояла этажерка с книгами. — Груню так и потянуло вытащить какую-нибудь, полистать, — дубовый шифоньер и возле на тумбочке раскрытый голубой ящик патефона.

— Вот ты и дома! — сказала Маланья, с детской доверчивостью глядя на невестку. — Устала, поди, присядь…

— Нет, что вы, маманя, — глухо ответила Груня, — сколько тут пути-то.

Ей хотелось понравиться свекрови, узнать ее ближе. Она видела Маланью всего во второй раз, ей пришлись по душе и тихий, скромный ее нрав и ненавязчивая ласковость, и все-таки Груня чувствовала себя стеснительно.

За распахнутыми окнами, в саду, толпились дикие яблоньки, кусты малины, смородины, под развесистым тополем тоже были накрыты столы.

— У кого головушка замутится, пускай в сад идет, — сказала Маланья, норовя погладить плечо невестки, коснуться ее рук.

В сенях дробно застучали каблучки, раздался деланно строгий девичий голос:

— Показывай, показывай нам свою присуху! Ишь, запрятал, а сам на часах у дверей встал. Не сглазим!

— Комсомол явился, — не то смущаясь, не то радуясь, сказала Маланья. — Ну, теперь пойдет дым коромыслом.

У порога горенки, придерживая одной рукой баян, вырос высокий, стриженный под «бокс» парень в белом спортивном костюме. Загорелое остроскулое лицо парня с тонкими яркими губами я суховатым, с горбинкой носом притягивало взгляд открытой мужественной красотой. Крупные зубы его жемчужно поблескивали.

— Разрешите познакомиться! Пока жених догадается, умрешь от любопытства. Григорий Черемисин, секретарь здешней комсомольской организации. У меня будете вставать на учет. — Он так стиснул руку, что Груня чуть не вскрикнула. — Без меня вы — никуда!

И тотчас, словно из-под полы его пиджака, вынырнула девушка и бросилась к Груне.

— Я Иринка! — Худенькая, белокурая, она глядела па Груню, не мигая.

— А я вас, кажется, где-то видела, — смущенно сказала Груня.

— Интересно! — Крутые полудужья Иринкиных бровей свела капризная складка, задорно блеснули большие синие глаза, опушенные светлыми ресницами. — Нет, вы послушайте ее! Она меня где-то ви-де-ла!.. Да ведь вы меня чуть не на тот свет загнали на стадионе!

— Ой, и правда! — Груня покраснела.

— Кланя!

Перед Груней стояла другая девушка, в расшитой по-украински с пышными рукавами кофточке, черной юбке и блестящих полусапожках. Скуластенькое, крапленое частыми веснушками лицо ее было незнакомо Груне, но вот эта рыжая челка…

— А вас я не обгоняла?

— Нет, меня еще никто не обгонял. — Кланя пристукнула каблучком и так тряхнула головой, что челка подпрыгнула на ее лбу. — Хотя вы правили своей лодкой, но я нисколечко не волновалась.

— Хватит вам, девчата! Дайте ей опомниться!

Еще одна девушка подошла к Груне. На ней было кремовое маркизетовое платье, перехваченное в поясе голубым ремешком. Вокруг головы пшеничными жгутами лежали тяжелые косы; они, казалось, чуть-чуть оттягивали назад голову, и от этого во всей осанке девушка была какая-то горделивая плавность.

— Меня зовут Фросей…

— Слушать мою команду! — сказал Григорий, присаживаясь и ставя баян на колени. — Яркин! Торжественно вручай невесте подарка от имени комсомольской организации колхоза «Рассвет». Музыка, туш!

Оп развернул баян, тронул перламутровые лады — и в горенке под общий смех появился Ваня, обвешанный разноцветными свертками, как дичью. Его круглое, розовощекое лицо с легким, как иней, пушком на верхней губе блестело, белесым ежиком щетинились на голове волосы, еле держались на носу очки. Ваня всерьез готовился сказать невесте несколько приветственных слов, но смех сбил его с толку, и он топтался посредине горенки, не зная, что делать с подарками.

— Да сгружайте скорее! — не выдержав, закричал он наконец. — Дался я вам на забаву!

Но хохот не утихал. Тогда Яркин махнул рукой и тоже засмеялся. Девушки освободили его от свертков. Григорий склонил к баяну голову и заиграл вальс.