Елизар Мальцев - От всего сердца

Жудов наполнил граненый стакан желтым, искрометным напитком, известным на Алтае под скромным названием «сибирского кваска». Прежде чем подать этот «квасок» к столу, его долго, иногда до года, выдерживают, подбавляя все новые и новые порции меда, и доводят брожение до той свирепой силы, которая не дает дубовым бочатам стоять на месте и раскатывает их в темных, прохладных погребках. Достаточно выпить один стакан этого ароматнейшего, медово-кислого налитка, как человек, оставаясь в полной ясности ума, уж не может подняться с лавки.

— Погоди, не накачивай меня, — Матвей Русанов отстранил от себя стакан. — Я и так не из робких, мне градусами подогреваться не надо!

Матвей пробрался поближе к молодоженам и, пожимая им руки, сказал с легким вздохом;

— Мир да любовь!

— Спасибо, — ответила Груня. Ей понравилось задумчивое, с мягкими чертами лицо Русанова, и ей почему-то захотелось сделать этому человеку что-нибудь приятное.

Неторопливо, как бы раздумывая. Русанов выпил рюмку водки и опять оглянулся по сторонам.

— Закусывайте, — сказала Груня, машинально подвигая к нему тарелку с ягодами, и тут же смутилась: — Ой, да что это я! Отведайте вот хвороста, пожалуйста!

— Чудная ты, Грунь! — Родион засмеялся. — После вина предлагаешь человеку ягоды, хворост… Пусть лучше мясного чего возьмет или вот пирога с печенкой, студня, рыбки свежей…

— Не беспокойтесь! Что вы, как за маленьким! — Матвей чувствовал себя неловко от того, что за ним так радушно ухаживают и что остальные гости начинают обращать на него внимание. — Я сам :честное слово, сам. Вот тут сколько солений и варений всяких!

Желтоватые, янтарной ясности глаза его по-прежнему блуждали среди гостей и вдруг, будто коснулась их весенняя оттепель, вспыхнули темным огнем. Груня поняла, кого они искали: поодаль от нее сидела Фрося и поправляла золотистые свои волосы, мягким движением занося полную белую руку и втыкая прозрачные шпильки.

— Любовь — дело наживное… Как это в песне: кто ищет, тот завсегда найдет, — запоздалым эхом на слова Матвея откликнулся Силантий. — А что касается мира, так его давно нету!.. Только нас еще не подожгли…

— Тому, кто нашу кровь прольет, пощады не будет, — раздельно и твердо проговорил Гордей.

— Мне ее, крови-то моей, не жалко, — посмеиваясь и, казалось, совсем не заботясь, слушают его или нет, продолжал Силантий. — Вида ее только я не переношу… Ну, скажи, палец порежу — и голова мутится… Может, это от того, что много ее у меня?

— А ты бы, бригадир, к доктору на поверку сходил, — перебил Матвей. — Может, половина крови у тебя дурной окажется, так ее без жалости выпускать надо…

Смеялись все, и больше других хохотал Силантий, раскачиваясь на скрипучем венском стуле.

Груня посмотрела на Варвару, но та склонила пал чашкой свое лицо, и непонятно было, смеется она или нет.

Бессильным ручейком влилась в смех начатая дребезжащими старушечьими голосами песня:

Хмельные голоса вплелись в песню, накатил густую басовую волну Терентий:

За распахнутыми окнами, в саду, где уже густились сумерки, взмыла другая песня:

Старческие голоса окрепли:

С тревожной поспешностью они как бы строили на пути новой песни запруду, но молодые голоса с беспечной удалью размыли ее непрочный строй, и песня хлестнула в промоины:

— Да разве их перешибешь! — Гордей расхохотался, похоже было, что он очень доволен тем, что молодые перепели стариков. — У них глотки луженые! Нам, Терентий Степанович, с ними не тягаться!

— В песнях, может, они и горазды, — сказал Терентий, поводя могучими плечами, — а в работе пока каш голос не последний.

Дрожь аккордов, взятых Григорием Черемисиным на баяне, будто всколыхнула горницу. С грохотом сдвинули столы, кто-то рассыпал от порога дробную чечетку, пол заходил ходуном, в круг, притопывая блестящими полусапожками, влетела Кланя Зимина. Одна рука ее лежала на бедре, в другой голубем порхал батистовый платок, подпрыгивала на ее лбу рыжая челка. Кланя все шибче и шибче носилась по кругу, задорно выкрикивая:

Взвизгнули женщины: в круг, ухая, ворвался Силантий. Он прошелся небрежной, флотской развалкой, прищелкивая пальцами, бросая хлопотливые ладоши на зеркальные голенища сапог, потом свистнул и заходил вприсядку вокруг Клани, Они то сближались, то расходились, словно тянулись друг к другу два рыжих огня.

Держа Груню под руку, Родион стоял в жаркой, шумливой толпе гостей. Хмель приятно кружил его голову.

— Душно как! — тихим, истомленным голосом проговорила Груня.

Родион заторопился:

— Выйдем на улицу…

Прохлада вечера обласкала их. Шептались у ворот тополя, в темной листве перемигивались звезды.

— Посидим в саду. — Родион обнял робко дрогнувшие Грунины плечи. — Там теперь никого нет: Гриша баяном всех в дом утянул…

У садовой калитки они остановились, услышав напоенный тоской голос Матвея Русанова:

— Так как же, Фрося, а?.. Ведь скоро год, как я около тебя хожу… До каких пор ты такая дикая будешь?

— А тебе ручные больше по нраву? — В голосе Фроси была скорее мягкая раздумчивость, чем насмешка.

— Что мне другие — ты мне по нраву, — голос Матвея дрожал. — Давно бы ради детей женился, а как подумаю о тебе — места не нахожу… Запала ты мне в душу — не вытравишь…

Груня слушала, прижимаясь к Родиону: ей казалось невероятным, что в такой радостный день кто-то может страдать.

— Я знаю, ты боишься, что мои дети тебя свяжут, — помолчав, тихо и затаенно продолжал Русанов. — Но куда же их денешь, птенцов таких? Один я у них. А возиться с ними ты мало будешь: отец еще крепок, хочешь, старуху какую возьмем для присмотру… Согласись только!.. Самоё тебя буду, как дите, на руках носить!

Родион стиснул горячую Грунину руку. В темноте бормотала листва тополей, гомонил и трезвонил дом.

— Какое же твое последнее слово? — глухо спросил Русанов.

Не та обломалась сухая веточка, не то хрустнула пальцами Фрося.

— Я тебе так скажу, Матвей. — торопливо, славно задыхаясь на бегу, заговорила девушка. — Мне тебя, хочешь не хочешь, надо от сердца рвать — ты там крепкие ростки пустил… А нашей жизни с тобой впереди я не вижу… Ты только, не обижайся… — Она помолчала. — Может, я дура, что людей слушаю, но такую тяжесть я на себя не возьму. Шутка сказать: трое детишек! Нет, нет! Мало ли что ты сейчас поешь, а потом, может, и переменишься и свяжешь по рукам и ногам! А пока я вольная птица, куда хочу, туда и лечу… И какая я им мать буду, когда меня еще самое подурачиться с подружками тянет, поозорничать!.. Замуж выйдешь — по боку и комсомол, и клуб, и все…