Елизар Мальцев - От всего сердца

— Правда твоя, отец, — тихим, дрожащим голосом отозвался Матвей. — Мне, может, жизни моей не хватит, чтоб отблагодарить ее за все!..

Губы у Фроси мелко вздрагивали, горькие слезные складки мешались с невольной зыбью улыбки, и она разревелась бы, если бы Матвей не взял ее за руку и не повел к столу.

— Может, соседей позовем? — спросил Харитон.

— Не надо, тятя, — сказал Матвей. — Побудем сегодня своей семьей… А завтра уж и с другими отпразднуем… Нам теперь много веселья предстоит… Мы ведь еще и свадьбу играть будем, правда, Фросенька?

Улыбаясь сквозь слезы, она молча кивнула ему. И так ей было хорошо, как никогда еще в жизни. Она ничего не желала больше, лишь бы видеть рядом простое, загорелое Матвеево лицо, тронутое редкими оспинами, с короткими белесыми усиками, с мягкими янтарными глазами.

После ужина, уложив детишек, они взяли подушки, одеяла и отправились на сеновал, поднялись по шаткой, скрипучей лесенке, и хлынули на них дурманно терпкие запахи трав.

Утопая по колена в сухой мякоти, Матвей прошел в глубь сеновала. Запахи тянулись за ним: то ударит в ноздри душной полынью, то листьями бадана, то повеет высохшей мятой или увядшими цветами.

— Иди сюда, Фрося, — тихо позвал он.

Она пошла из его голос, холодея от внутренней дрожи, и, точно в теплую воду, окунулась в его ласковые, бережные руки.

— Какая ты стеснительная!.. Ведь здесь никого нету… Ну, чего ты? Кого пугаешься, меня, что ли? — Матвей негромко рассмеялся.

— Да нет, — она сама не знала, что еще сковывало ее, — а вдруг кто пойдет мимо и услышит, что мы здесь?

— Ну и что?

Он обнял Фросю, опустился на сено и, тихо баюкая ее на своих сильных руках, робко прикасался губами к ее горячим губам и, словно в забытьи, спрашивал:

— Ну, как ты тут жила без меня?.. Как вынесла все?.. Детишек наших выходила! За родную мать тебя считают!.. Не легко ведь было?

— Кто его знает, — отвечала она, — когда любишь, тогда будто ничего не страшно, ничего не тяжело…

— Родная моя… — Матвей прижал ее к груди и долго молчал, не в силах выговорить ни слова: так сжало горло. — Правда твоя: если любишь, то ради того человека все вытерпишь, все вынесешь… Пусть гнет тебя жизнь, а ты не сдавайся, помни, зачем ты это делаешь, для кого выпрямляешься…

Он продолжал не спеша выспрашивать ее, и Фрося отвечала и на вопросы его и на поцелуи, и робость ее постепенно пропадала, и чувство никогда не испытываемой нежности к этому родному человеку захлестнуло ее.

В синем проеме сеновала горели нестерпимо яркие звезды. С высоты сеновала виднелись крыши деревни — они плыли в лунном сумраке, как плоты по ночной реке…

Рано утром Матвея разбудили голуби. Они нежно ворковали где-то над самой годовой, на гребне крыши.

Стараясь не потревожить Фросю, он приподнялся на локте и долго смотрел на ее розовое лицо, на разбросанные по белой подушке волосы.

Она спала, прижимаясь щекой к сложенным ладонь в ладонь рукам, на мягко сомкнутых губах ее, словно отзвук недавнего смеха, таяла улыбка.

Сквозь щели сеновала протянулись крутящиеся веревочки света, в них вплеталась зеленоватая пыль Веревочки скоро дотянулись до густых Фросиных ресниц, и она открыла глаза, встретилась с пристальным взглядом Матвея — и вишневый румянец залил ее щеки.

— Смотрю на тебя и глазам не верю, неужели я дома? Неужели с тобой? — Матвей обеими рунами приподнял с подушки волну Фросиных волос и держал ее на вытянутых руках. — Золото мое!.. Золото!..

Волосы шелковисто потекли у него меж пальцев, он зарылся лицом в пахучую, как свежее сено, мягкую волну и засмеялся. Фрося спрятала лицо у него на груди.

Ворковали голуби на крыше, словно кто-то переливал из кринки в кринку журчащую струю воды.

Гладя теплые Фросины плечи, Матвей смотрел сквозь прищуренные ресницы на дымки родной деревни, на облитые взошедшим солнцем тополя.

Во дворе загрохотало упавшее с крылечка ведро, и после недолгой тишины раздался приглушенный, как гусиное шипение, голос Ксени:

— Говорила я тебе: тише!.. Как пошел, так и повалилось все кругом… Мужичок-пудовичок!

— А ты не дразнись!.. Я вон тяте скажу, он те живо!

Фрося и Матвей переглянулись.

— Не вытерпели, — тихо сказала она. — Ну, и то правда, сроду так поздно я не зоревала…

— Чего делать будем? — спросил Матвей. — Где народ сейчас?

— На пашне. Мне тоже туда надо. С первой бороньбой управились, будем за культивацию браться.

— Это вы все с Васильцовой?

— С ней.

— Ну вот, и пойдем на пашню. Я вам подмогу немного…

— Может, отдохнешь лучше?

— Ну, от отдыха я больше устану. Истомился и так без дела!

Внизу их ожидали ребятишки. Они стали просить отца, чтобы он взял их на пашню.

— Я тебе, тять, помогать буду, — сказал Микеша и важно заложил за спину руки, надул щеки.

Матвей потрепал сына по светлому ковыльку волос.

— В другой раз. Вот отпрошусь у председателя на целый день — и айда с утра. Идет?

Ксеня из большого ковша поливала отцу на руки, а он, фыркая, шумно тер ладонями бритый подбородок, шею и все крякал:

— Ах, хороша водичка! Ах, хороша!

На перилах крылечка висела его гимнастерка, и Ксеня не сводила глаз с тускло поблескивавших двух орденов Славы и золотистых, будто прокаленных в жарком пламени медалей.

— Как думаешь: при наградах мне идти ила просто так? — спросил Матвей поджидавшую его Фросю.

— Что? — словно очнувшись, спросила она и покраснела: вчера, в пылу встречи, она видела только сплошное сияние на Матвеевой груди, несколько раз порывалась спросить его, но каждый раз, подхваченная водоворотом чувств, тут же забывала об этом.

— Иди с наградами, — подумав, посоветовала она. — Не зря тебе их дали: видно сразу, что хорошо воевал.

После завтрака ребята проводили их до ближнего проулка. И как только Фрося и Матвей остались одни, она снова почувствовала вчерашнюю связанность во всем; молча здоровалась со встречными, и неуемный румянец жег ее скулы.

За деревней она вздохнула свободнее. Тянул из степи, омывая горячие щеки, ветерок. Матвей неторопливо и обстоятельно рассказывал о виденном и слышанном в дальних походах.

Изредка, прерывая рассказ и оглядев пустынную тропку, он обнимал Фросю и целовал. И опять безудержным огнем занималось ее лицо, и она шла, долго не поднимая глаз на Матвея.

— Ну, чего ты у меня такая, а? Фрось?

— Знаешь, Матвей, я ведь дикая, кроме тебя сроду ни с кем не целовалась. Мама нас в строгости держала…

— Я гляжу, у вас добрая семья была, кого ни возьми — самостоятельный человек!..

У полевого стана она повстречали Краснопёрова. Наголо бритую голову его покрывала широкополая соломенная шляпа.

Улыбаясь, Матвей пошел ему навстречу и, не дойдя шагов трех до председателя, откозырял а доложил по всем правилам: