Елизар Мальцев - От всего сердца

Бричка свернула к шалашу, и Груня без улыбки взглянула в сумрачное лицо свекра.

— Здравствуй, Аграфена! — Терентий задержал руку невестки в теплой своей ладони, поймал ее настороженный взгляд. — Ну, как у тебя?

— Пшеница вся поднялась!..

— Ну вот, и свалилась главная заботушка! — старик кивнул. — А я за тобой…

— Зачем? — она высвободила из его ладони руку, черты ее лица обострились.

— Да ты не тревожься. Ишь, закаменела! — Терентий помял в кулаке пышную бороду и, выпустив ее, сказал со вздохом: — Мальчонка наш что-то прихворнул.

— Павлик? — Груня дернулась к свекру, стараясь заглянуть в глаза. — Что с ним, батя? Чего вы молчите? Что с ним?

Терентий положил ей на плечо темную свою руку и неторопливо поведал:

— Он уже утром занедужил, да Маланья просила тебе не сказывать, чтоб от работы не отзывать. Ты ведь мать-то суматошная, все на свете ради него забудешь! Маланья и решила не волновать тебя зря. Малины сухой ему дала, укрыла потеплее, чтоб пропотел. Да не помогло. Ничего не ест, на глотку жалуется…

— Я сейчас, батя. — Груня уже овладела собой и, сжав руки у горла, подшила к краю участка, где работали Фрося и Соловейко.

— Ты чего бледная такая?

— Да свекор меня напугал: с Павликом что-то стряслось, — сказала Груня и прикусила подрагивающие губы. — Я уж поеду…

— Езжай, Грунь… Забудь о нас. Все сделаем, езжай! — жалостно зашептала Соловейко.

Груня вернулась к бричке, молча забралась в нее. Терентий дернул вожжи, Груню захлестнуло чувство тревоги.

«Скорее бы, скорее узнать, что с ним! — думала она. — Птенчик мой!»

Ей хотелось только одного — увидеть Павлика, прижать к себе, защитить.

Терентий погонял лошадь, изредка поглядывая на осунувшееся Грунино лицо, но скоро не вынес тягостного молчания.

— Родион ускакал за доктором в район, — наклонясь к невестке, сказал он и, думая, что она не расслышала, упрямо повторил: — В район, говорю, за доктором…

Она не ответила. Терентий долго молчал, то принимаясь без видимой надобности хлестать лошадь, то озабоченно хмурясь. Когда стали подъезжать к деревне, старик не вытерпел:

— Родьку сейчас, поди, совесть грызет… Ну, и пусть! Раз свихнулся, надо, чтоб голова на свое место встала. — И, помолчав, тихо добавил: — А ты помни, что я тебе говорил… Я от своего слова не отступлю. Слышь? В обиду тебя не дам!

Но Груня по-прежнему сидела, как глухая, лишь щурилась от набегавшего ветерка.

У ворот ее будто сдуло с телеги ветром. Терентий слышал: жалобно звякнуло кольцо калитки, простонали ступеньки крыльца, глухо выстрелила дверь.

У порога Груню задержала Маланья.

— Где он? Где?

— Тише, не горячись. — Маланья задержала на невестке долгий спокойный взгляд. — Не тревожь его, задремал он… Все тебя звал, а тут сморился…

Груня сбросила ботинки и босиком на цыпочках прошла и горенку.

Павлик лежал на взбитых подушках, розовые щеки его блестели, будто смазанные жиром, ямочка на подбородке углубилась, темный кудерок прилип к влажному лбу.

— Родненький мой, — зашептала Груня, опускаясь на колени перед кроватью, — как же это так?.. Не уберегла я тебя…

Скрипнула половица, и мальчик открыл мутные от жара глаза. Увидев Груню, он улыбнулся словно сквозь полудрему, и нежная вдавлинка на его подбородке обмелела.

— Это ты, мам?

— Я, лежи, мой родной, лежи…

Она поставила ему подмышку термометр, приложила к горячему лбу мокрое полотенце.

Павлик свел темные брови и долго молчал, будто напряженно вспоминал что-то.

— Ты почему вчера не приходила? — тихо спросил он и облизал запекшиеся, сухие губы. — А я тебя ждал, ждал…

Казалось, не было для Груни более тяжелого упрека. Она не могла простить себе того, что, окунувшись в свои тревоги и заботы, на какой-то момент забыла о мальчике. Она гладила точно опаленные огнем руки Павлика, трогала пылающий лоб, прикладывала его руки к своим губам.

— Что у тебя болит, сыночек? Что?

— Глотать больно… Жарко… А в голову все тук-тук. — Он устало закрыл глаза, помолчал. — Да ты, мам, не думай, я скоро поправлюсь… Ты еще меня в поле обещала с собой взять… Верно?

— Верно, родненький… Выздоравливай. Вот дай только я уберу свою пшеницу, и мы поедем…

— Посиди, мам, рядышком, не уходи, — попросил Павлик; глаза его точно затягивало сизой пленкой.

Груня поднялась с колен, поправила у мальчика изголовье, вытерла полотенцем его вспотевшее лицо.

— Лежи смирненько. Я никуда не собираюсь. Тут с тобой все время буду…

Она прилегла к мальчику, прижавшись к его горячему телу, и через несколько минут он успокоился, задремал.

Вечером, когда загудела у ворот легковая машина, Павлик метался во сне, дышал хрипло, со свистом.

Груня торопливо выскользнула из горенки и у порога столкнулась с Родионом. Он смотрел на нее широко раскрытыми, встревоженными глазами.

— Мне Ракитин машину дал, я нового доктора привез, — непонятно к чему, сказал он и, подойдя ближе, добавил умоляюще: — Ну что, не лучше ему?

Родион быстро подошел к Павлику, прислушался к его дыханию, зачем-то приставил к кровати стул, перевесил электрическую лампочку, Груня нетерпеливо искала глазами доктора и вдруг изумленно вскрикнула, узнав его:

— Петя! Это вы! Петенька! — и она сразу же потянула его к Павлику. — Сюда вот, сюда…

Родион покраснел, только сейчас признав в докторе того шумливого гривастого студента, которого когда-то считал своим соперником.

Вот доктор бережно отстранил Груню от кровати и наклонился над мальчиком. Потом раскрыл свой коричневый, блеснувший приборами чемоданчик. Розовые его руки уверенно двигались, лицо было строго сосредоточенно, казалось, даже осматривая, он к чему-то напряженно прислушивается.

Потом доктор мыл на кухне руки, Маланья доставала из сундука чистое полотенце.

— Вот не думал, Грунечка, что у вас такой большущий сын, — сказал доктор. — Ну-ну, не волнуйтесь! Чтоб такого молодца да не поставить на ноги! — доктор говорил тем профессионально-бодряческим, присущим врачам тоном, который так целебно действует на людей.

Груня стояла, не спуская с него глаз: ей было непонятно, как доктор может так добродушно улыбаться и спокойно шутить, когда рядом, в горенке, задыхается па кровати ее Павлик.

— Что у него, Петя?

Лицо доктора стало строгим, трудно было поверить, что минуту тому назад он был благодушно настроен.

— Дело с вашим парнем может быть серьезное… Я взял мазки на дифтерию.

Груня до хруста сжала пальцы, потянулась к доктору, а тот говорил «словно прислушивался к чему-то: выражение тревожной озабоченности не покидало его лица.

— Если лаборатория покажет дифтерию, придется его полежать в больницу.

— Нет, нет! Петенька! — При мысли, что Павлика увезут и она не сможет ухаживать за ним, быть все время около него, Груне стало страшно, и, заглядывая в глаза доктора, она зашептала — Я сама… Вы только скажите, что надо делать… Выхожу!.. Правда, выхожу! Только скажите…