Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 2)

— Очевидно, вам очень трудно, а? — задал вопрос Демиров, который уже начал терять терпение.

— Разумеется. У нас работа не то что у некоторых. Наша работа — не халва. Если я не ошибаюсь, труднее нашей работы нет. Легче воду из камня выжать, чем работать на этом участке.

— Что ж, если так, вас надо освободить от одной из этих работ, — пожал плечами Демиров. — Мы готовы пойти вам навстречу. Действительно, нельзя так перегружать человека.

Жилы на лбу Мешинова вздулись. Кровь прилила к лицу.

— Так от какой же из двух работ вас освободить? — спросил бесстрастным голосом Демиров.

— От обеих! — выпалил Мешинов.

— Почему же от обеих?

— Потому что так будет лучше!

— Но ведь нельзя без работы, нехорошо…

— Почему нельзя? Зачем нам работать?… Разве мы чего-нибудь стоим?… Мы проживем как-нибудь и без работы.

— Нет, так не годится.

— Годится. А мы поедем в Баку, займемся своей старой профессией… Что особенного? Светопреставления не произойдет. Уеду!.. Махну опять туда, на производство, где добывают нефть, где люди трудятся по-настоящему…

— А что, пожалуй, неплохая мысль… — сказал Демиров. — Если вы уже работали и нефтяной промышленности, то можно вернуться туда. Нужная, важная работа. Нашу нефтяную промышленность надо укреплять. Напишите заявление, мы обсудим его.

— И напишу! Напишу!

— Это замечательная инициатива. Нельзя не приветствовать.

Наша нефтяная промышленность испытывает постоянную нужду в опытных кадрах. Наш долг — помогать ей в этом.

Лицо Мешинова продолжало пылать. Он был вне себя от гнева. Что же это происходит?! Что творится?! Его, Худакерема Мешинова, перестают уважать, с ним не желают считаться… Да может ли быть такое?! Прежние секретари, едва заметив, что Мешинов начинает меняться в лице, мгновенно обращали разговор в шутку, вызывали курьера, просили подать ему чай, старались как-нибудь задобрить его, смягчить его сердце, поднять настроение. Они всегда и везде потакали ему, не было случая, чтобы они отозвались о нем недоброжелательно, упомянули его имя в связи с каким-нибудь неблаговидным делом.

Демиров уже почувствовал, что человек, сидящий перед ним, готов ни из-за чего учинить скандал. Что же он, секретарь райкома, должен теперь делать?… Уступить, пойти на поводу, потакать блажи?… Или дать отпор, осадить, призвать к порядку?…

"Нет, потакать самодурам нельзя, — решил Демиров. — Потом вовсе на шею сядут. Такой гусь, дай ему волю, наделает дел. Зазнаек нельзя гладить по головке. Член партии должен признавать дисциплину!"

Демиров нарушил затянувшееся молчание:

— Продолжайте, пожалуйста, товарищ Мешинов, я слушаю вас очень внимательно.

— Нет, это вы продолжайте, товарищ Демиров, — угрожающе произнес Худакерем.

Секретарь райкома вырвал из своего блокнота лист бумаги, положил перед посетителем:

— Итак, пишите заявление. Вот вам бумага… Худакерем потряс блокнотом:

— У меня есть своя бумага!

— Вижу, но у вас очень маленький блокнот.

— Потому что мы и сами маленькие люди!

— Я не это хотел сказать. На листе из вашей записной книжки заявление может не уместиться.

Мешинов зло закусил губу и принялся размашисто писать, внизу замысловато расписался. Протянул листок Демирову:

— Вот, извольте.

Секретарь долго пытался прочесть, что там написано, однако не смог разобрать ни слова. Спросил:

— Что вы здесь написали? Худакерем буркнул:

— Мы не были буржуйскими детьми…

— Это похвально.

— Нет, не это похвально! — развязно сказал Мешинов. — Похвально другое то, что некоторые повесили над своими дверями колокольчики — словно верблюду на шею. И других собираются превратить в верблюдов…

Ему казалось, он сделал удачный намек на бусинку от сглаза. Демиров не понял его.

— В самом деле, что вы написали здесь, товарищ Мешинов? — повторил он вопрос.

— Я написал, что в районе мне не создают условий для работы и я прошу направить меня в распоряжение Центрального Комитета партии.

— Что же, мы так и сделаем, — согласился Демиров. — Направим, поезжайте.

— И поедем, поедем! Конечно, можете не сомневаться, мы скажем там кое-кому пару слов…

— Хоть две пары.

Демиров беззлобно улыбнулся. Однако Худакерему показалось, будто вся вселенная захохотала ему в лицо.

— Не забывайте, я — Худакерем!.. — выпалил он, вскакивая со стула. — Я это я!.. Я вам не мальчишка!.. Я вам не желторотый Сары, не какой-нибудь там подхалим курьеришка!.. Я вам не кто-нибудь!

Демиров не выдержал и расхохотался:

— Ну, комедия!

Мешинов ударил кулаком по столу:

— Прошу не оскорблять!.. Прошу не топтать нас ногами!.. Имейте в виду, еще не родился человек, которому было бы позволено не считаться со мной!.. Не доводите меня до самоубийства!.. Вот всажу в свое сердце пулю, припасенную для врага, для бандита этих гор — Зюльмата!

Он протянул дрожащую руку с синими вздувшимися жилами к столу, схватил свое заявление, разорвал его на мелкие кусочки, швырнул их к потолку.

Щеки Демирова побледнели, он поднялся из-за стола, возвысил голос:

— Товарищ Мешинов, призываю вас к порядку. Вы — коммунист, по-моему.

— Себя призывайте!.. Себя призывайте!.. — выкрикнул Мешинов и рванул ворот гимнастерки — на пол посыпались пуговицы. — Себя!.. Себя!.. Себя призывайте!.. — Глаза его закатились, он начал заикаться: — Вы-вы-вы-зову комиссию!.. В-в-всажу себе пулю в висок!.. Проклятие вашим бусинкам!.. К черту ваши бусинки!.. К черту ваши звоночки, бубенцы, колокольчики!.. Я вам не верблюд!.. — Он сунул руки в карманы галифе, начал судорожно рыться в них, желая что-то найти.

В кабинет вошел привлеченный шумом заведующий орготделом. Демиров сказал резко:

— Не вынуждайте нас, товарищ Мешинов, приглашать сюда милицию. А то можно вызвать.

— Вызывайте!.. Вызывайте милицию!.. — кричал Мешинов. — Пусть придет сам начальник милиции!.. Пусть будет свидетелем, что вы подстрекаете меня к самоубийству!..

В этот момент на пороге кабинета появился Гашем Субханвердизаде. Он мгновенно оценил обстановку.

— Что здесь происходит? Что за скандал? Даже на улице слышно!.. Там люди собрались. В чем дело?… Худакерем, что за безобразие?! Если ты с ума спятил, давай отправим тебя в псих-больницу, товарищ.

Демиров упорно молчал.

Гашем Субханвердизаде, отчитав Мешинова, взял его грубо под руку и повел к двери.

— Какой стыд, дорогой, — журил он его. — Какой стыд!.. Позор!.. Где ты находишься, Худакерем?… Подумай только, где ты находишься!.. Неужели не понимаешь?… Ведь это наш штаб!.. Стыдно, стыдно!.. Ай-яй-яй!..

Худакерем не сопротивлялся, следовал покорно, как раб.

Уже два дня Демиров не выходил на работу. Он заболел и лежал дома. Сары, как мог, ухаживал за ним.