Сергей Воронин - Две жизни

— Ай-ай-ай, — покачала она головой, — но если уж вы такой нескромный, тогда застегните мой лифчик. — И надвигается на меня голой спиной.

Я пулей вылетел на берег. Думал, что и Коля Николаевич выбежит вслед за мной. Но идут минуты, а его нет. Я успел выкурить две трубки, и его все нет. Что за черт? Что он там делает?

Наконец вышел. Курит. Смотрит в небо. Напевая, мимо меня прошла прибывшая.

— Алеша, — сказала она, — несите скорее хворост, будем готовить обед.

— Что я вам, кухонный мужик?

Она подошла ко мне и, блестя глазами, протяжно сказала:

— Бедный мальчик ревнует. Не надо было убегать...

— Да пошли вы к черту! — кричу я и быстро ухожу от нее. Я не понимаю, как можно сходиться с женщиной, не любя ее. Мерзость какая-то! Я ушел из лагеря. Бродил по тайге, сидел на берегу реки. А когда вернулся, меня ждала новость: Соснин каким-то образом узнал, что произошло между Ниной Алексеевной и Колей Николаевичем, и, долго не думая, отправил прибывшую обратно в Чирпухи.

— Бытового разложения не потерплю! — гремел его голос. — Думаете, ко мне не приставала? Но я не поддался. У меня жена, ребята. А вы почему не устояли?

— Потому что холостой, — смеясь, ответил Коля Николаевич.

— Стыд и позор! Неужели вы могли допустить мысль, что замначпохоз будет обеспечивать сотрудников женщинами?

— А почему бы и нет? Я бы не возражал, — ответил Коля Николаевич.

Шуренке вся эта история очень понравилась.

— Когда Григорий Фомич велел ей, чтобы она обратно верталась, — рассказывала она, прыская в кулак, — то Нина Алексеевна обозвала его уродом и сказала, что у нас ни одного мужчины нет, все сопляки.

— Порочная женщина, — сморщившись, покачал головой Зырянов. — Это хорошо, что мы избавились от нее теперь. В тайге она могла бы перессорить многих. И я не понимаю, Шурочка, что здесь смешного.

— А я вот пройдусь дрыном вдоль хребта, так сразу перестанет скалиться, — сказал Яков и сердито посмотрел на нее выпуклыми, с желтым налетом на белках, глазами.

— Ну зачем же, — с укором сказал Зырянов. — Так нельзя.

— А я не больно-то и боюсь его. Он только стращает, а сам мухи не обидит. Верно, Яшенька? — И, засмеявшись, легко побежала, взблескивая тугими загорелыми икрами.

— Шаловлива? — спросил Зырянов.

— Ниче... Шуткует, — нахмурившись, ответил Яков.

...В полдень пришел «Комиссар». Приложив ко рту металлический рупор, капитан сказал:

— Подымитесь на два километра выше. Здесь взять не могу. — И, махнув рукой, ушел в рубку.

Соснин плюнул и закричал:

— Коренков, Перваков, Баженов, в лодку! Вперед! Марш, марш!

Рабочие гребли изо всех сил. Я помогал им рулевым веслом. Соснин стоял на носу и командовал:

— Марш, марш! Достойны поощрения!

Пароход дожидался нас на широком плесе. Соснин поднялся по веревочной лестнице на палубу. Его не было с полчаса.

— Мы вам это припомним! — кричал он, появляясь. — Пять тысяч за транспортировку лодок — грабеж государства!

— Не ори, не себе беру, — спокойно отвечал ему капитан, застегивая старый китель.

Пассажиры внимательно слушали перебранку.

— Знаю. По за перевыполнение финансового плана получишь премиальные. Вот в чем грабеж! Сам с усам! — Он спрыгнул в лодку. — До скорой встречи! Гуд бай, как говорят французы, — махал он рукой капитану.

— Вы заявите на него? — спросил я.

— Это зачем же? Стукачей терпеть ненавижу. Пригрозил, и ладно. Теперь он наверняка нас возьмет... Вперед! Марш, марш! Масло тает, сахар подмок. Надо спасать!

Пять дней полного безделья. «Комиссар», видимо, нас и не думает брать. Дни стоят жаркие. Безветренные. Свинобобовые консервы с бисквитным печеньем опротивели нам. Печенье со сливочным маслом вызывает отвращение. Картошки бы! Селедки! Хлеба! Одно спасение — рыба. Соли привез Соснин из Чирпухи, и теперь мы варим уху, жарим что покрупнее.

На рыбалку я обычно выезжаю одни. Становлюсь то под обрывистым берегом, то против галечной косы, то на середине реки. Берет везде. Но некрупная, а хотелось бы выдернуть килограмма на два, на три, а то и на пять. Течение быстрое. Веревка с грузом дрожит от напряжения. Не успеваю забрасывать закидушку, как тут же налетает мелочь.

Сегодня выехал с Сосниным. Рыбалку он считает делом несерьезным, придуманным для лентяев, но рыбу всегда ест с удовольствием. Он сидит на корме в трусах, читает книгу. Коля Николаевич как-то сказал: если Соснин читает книгу, то это значит, что делать ему совершенно нечего. Я держу на пальце шнур. О чем-то задумался. И вдруг вопль, и Соснин летит за борт. Я смотрю на воду, ищу, но его нет. Я кричу, мне страшно, но тут, слава богу, метрах в пятнадцати от лодки, появляется из воды голова помначпохоза.

— Помоги! — кричит он.

Я сорвал со дна якорь. Лодку понесло вниз. И Соснин ухватился за борт. Тяжело дыша, влез. И сразу же, сдернув трусы, стал смотреть на свой зад. На белом полушарии розовел с грецкий орех величиною желвак.

— Что это? — спросил я.

— Кто-то кусил... Ты смотри, а? Как долбануло. Думал, штыком! — И вдруг, схватив меня за руку, к чему-то стал прислушиваться.

Сначала тихо, а потом все явственнее стало доноситься чоханье. Я нагнулся к воде, теперь все слышнее: «Чох-чох-чох». Так чохать может только «Комиссар». Скорей, скорей к берегу.

Я кричу что есть силы: — «Комиссар»! — Переполох начался страшный. Каждый ищет свои вещи. За десять дней мы обжились, почувствовали себя как дома, а это значит, что вещи могут оказаться в самых неожиданных местах. В воздухе летают полотенца, чьи-то брюки. Со стола падает зубной порошок, подымая снежное облако. Летит кружка.

— Николай Николаевич, да вы ж мои брюки суете в свой рюкзак, — говорит Зырянов.

— Фу черт, а где же мои?

— Го-го-го-го, смотрите, он связывает постель, а сам сидит на подушке!

— Так это ж ваша, — хохочу я.

— Моя? Хамство!

Чиханье все слышнее. И вот из-за кривуна торжественно и плавно показывается нос парохода, рубка, труба. И вот уже весь пароход на виду. Он идет быстро. Сравнялся с нами.

— Здесь категорически отказываюсь брать! — разносится из рупора голос капитана. — Спускайтесь вниз! До Тахты!

— Лодку! — кричит Соснин. И вдвоем с Перваковым отчаливает от берега. — Марш, марш!

— Только поблазнило нам, — разочарованно тянет Баженов, — один омман...

— Не стоит огорчаться, — говорит Зырянов. — На изысканиях столько всяких неожиданностей...

Мы сидим у костра, курим, ждем Соснина. И почему-то не волнуемся.

— Скажите, вы любите изыскания? — спрашиваю я у Зырянова.

— Да ведь как же не полюбить? Тут тебе и поясные, и полевые, за камеральную обработку материалов кое-что перепадет. К тому же в тайге мало расходуется, соблазнов нет, так что и подкопить можно...