Сергей Воронин - Две жизни

— Валет! — раздался хриплый голос, и тут же в раме дверей показался суховатый рыжебородый старик с кожаным мешком в руке, в поршнях, с ружьем, висевшим на плече.

— Здравствуйте! — смутившись, сказал я.

— Здравствуй. — Старик вошел, бросил на пол мешок, поставил к стене карабин. Закурил, молча разглядывая меня.

— Я из экспедиции, — сказал я.

— Геолог?

— Нет, мы путейцы, хотя и геологи есть...

— Золото-тка искать будешь?

— Железную дорогу будем изыскивать.

— Так, значит, Назарке опять надо уходить.

— Зачем?

— Люди пришли — зверь уйдет.

— А вы откуда?

— С Темги. Лет двадцать там прожил. Один. Хорошо. Пришли, геологи, ушел я. Мир велик, а людям жить тесно. Это так. Живут, как бурундуки. Наготовят на зиму рыбы, мяса, ягод столько — и в жизнь не съесть. Все боятся, что зверь уйдет, рыба задохнется или утренник ягодный цвет побьет. Изюбр ли закричит, сохатый ли стороной пройдет — нет чтоб одному выйти да меткой пулей поймать: все идут. И всяк другому недруг. Девка ли красивой вырастет — парням опять же ссора. Всяк, норовит на свою сторону завлечь, обабить торопится, дескать — тогда уж не уйдет. Может, теперь и не так, но, когда я в парнях ходил, люто, тесно было жить... — Он замолчал, о чем-то подумал и быстро прошел к мешку. — Пожрать надо. — И высыпал из мешка на пол десятка два крупных золотистых карасей.

— Разве караси в тайге есть? — присев на корточки и разглядывая рыбу, спросил я.

— А это что, или не карась? В тайге все есть... — ответил Назарка, ловко орудуя ножом.

Костер уже горел, на тагане стояла большая сковорода, на ней потрескивали караси, крепко посыпанные солью.

— А как отца вашего звали? — спросил я, когда мы уже ели рыбу.

— Илларион. Хорошо звали...

Караси были вкусны. Нежные, соленые, жирные.

— А у нас соли нет, — сказал я, — всю утопили.

— Плохо ваше дело. Цинга съест...

— Не успеет. Самолет ждем. А как же так получилось, что вы живете один?

— Захотел — и живу.

— Расскажите...

— Чего уж, — отмахнулся он рукой.

Я уже не раз замечал за собой: стоит только натолкнуться на какое-нибудь препятствие, как непременно захочется преодолеть его. Так получилось и тут. Мне очень хотелось узнать, что за человек этот таежный охотник, почему он живет один в тайге.

— Расскажите...

— Да нет уж...

— Назар Илларионович...

И тут случилось чудо: старик широко раскрыл свои тусклые глаза, улыбнулся и растроганно посмотрел на меня:

— Как ты кликнул меня?

— Назар Илларионович.

— Назар Илларионович, — с каким-то удивлением и радостью сказал старик. — Это так! А то меня все Назаркой кличут... А что, расскажу тебе. Слушай

— Стоял наш поселок на приветливом месте, — начал он, — на елани. А по сторонам его реки текли. Одна-то из них Амур. Народ всё охотники, они же и рыбаки.

В те времена я ловким парнем был. Один по тайге ходил, и медведя брал, и сохатого ловил. Но это потом, когда уж я в силу вошел, а мальчишкой с Петькой все бегал. Хорошо мы тогда с ним жили. Мальчишкам много не надо, волюшки побольше, и ладно. Отцов у нас не было. Моего сохатый смял, а Петькин в Амуре утонул.

В тайге все есть, только надо найти да суметь взять. Жили хоть и не жирно, а сытно. Рыбу ловили. Рыбу ловить просто. Заездок мы ставили. Попадало помногу, но мы не жадничали. Но и это потом, заездок-то, когда уж постаршели. А так-то, по мальчишеству, каряками промышляли. Добрая она птица, каряка-то. Обличьем вся в рябчика, только чуть поменьше да ободок вокруг глаза не такой. Каряк просто ловить. Ружья не надо. Удилище срежешь подлиннее, на конце из волоса петлю наладишь, накинешь каряке на шею и сдернешь. Глупая птица. С утра и дотемна мы по тайге шмыргали. Глаз приручали. У каждого по луку, и рябчика нам сбить или голубя — раз вздохнуть.

Петька чуть повыше меня, но тонкий на кость. А я как пенек: откуда ни ухватись, все кругло. Но только как парнями стали — сравнялись. Петьку в кость роздало, а меня вытянуло. Ловкие мы с ним были. На дерево ли влезть, зайчонка ли поймать — пустое нам дело. И скажи, тесно не было. Потому глаза хоть и видят, да ум-то малый, и кажется все просторным. Думали, конца-краю этому простору не будет, а вышло так, что и воздуха не хватило. И все из-за девки... Хороша была, Степанидой звали. Стали с нею встречаться. И видим с Петькой — мешаем друг дружке. А дело к зиме тянет. Пора белковать.

«Кого ждать будешь?» — спросил ее Петька.

Она посмотрела и говорит:

«А того, кто больше соболей принесет». Да с тем повернулась и ушла.

Ладно. Собрались мы на охоту. Друг на дружку не поглядели, разошлись.

Как зима прошла, я тебе говорить не буду. По чуть не подох я, ловя собольков. Только о них и думал. А как засинело небо, так и к дому повернул. Гоню вовсю. Гляжу — ждет Степанида.

«На́, говорю, получай двадцать восемь!» Соображаешь, столько соболей поймать одному. Да и выбросил на землю перед нею из мешка всю добычу.

А она и не посмотрела.

«Не тебя, говорит, жду. Петр где?»

Слова я не сказал, ушел. И не был я лет двадцать дома. А все ж пришел. На родные места всегда тянет. Ну, матери нет. Умерла. Дай, думаю, посмотрю, как Петька живет. А Петьки тоже нет. С того раза так и не вернулся. Потом уж охотники нашли его в землянке. Ногу, вишь, сломал. С голоду помер. А может, еще с чего, не знаю. А Степаниду другой обабил — Галактион Седых. Плюнул я и подался в тайгу. И скажи на милость, и там ведь из-за бабы неприятность вышла. Ну, да это другая история...

Он замолчал. Начинало уже темнеть, и надо было мне идти, но не хотелось расставаться с этим рыжебородым, таким интересным стариком.

— А что же это за история? — спросил я.

— Была такая, нечистая кровь. Тому лет пятнадцать будет. — Он раскурил трубку и стал рассказывать.

А я не знаю, как это получилось, но перед глазами вдруг стали появляться отчетливые картины, и все, что рассказывал Назар Илларионович, я увидел так, будто вместе с ним жил на Темге.

Вот что сложилось в моем воображении.

«Стояло лето, жаркое, неподвижное.

У берега тихой реки лениво плескалась разморенная рыба. Звенели желтобрюхие пауты и пепельные оводы. Никло висели вялые листья берез, и трава не тянулась к небу, а склонялась к земле.

Рыжебородый, багроволицый Назарка, посасывая короткую трубку, сокрушенно рассматривал прогорелый бок жестяной печки. Он колупнул коротким пальцем проржавленный пластик железа, посмотрел на него и задумался. И вздрогнул: с реки донесся крик.

Назарка прислушался, пригнув обросшую голову. Всколыхнув густую тишину, крик повторился. Тогда Назарка медленно поднялся, прошел к обрывистому берегу реки.

Перед ним струилась вода. На дне тускло мерцали темно-серебряные спинки чебаков, а ближе к поверхности — стаи резвившихся гольянов. Дальше река неожиданно круто сворачивала в сторону, исчезала. В том месте возвышался завал. Деревья угрожающе щетинились остриями стволов.