Георгий Шилин - Прокаженные

- Так-таки ни одного? — переспросил Превосходов. Сергей Павлович нахмурился и помолчал. Ему опять вспомнилась Вера Максимовна.

- А если исходить из того мнения, — продолжал он, не отвечая на вопрос Превосходова, — что все ужасы идут от нее, от палочки, то меня эта палочка должна была сожрать еще семь лет назад. Ведь я ежедневно втягиваю в себя миллионы этих палочек! Шеффер утверждает, что при пятиминутном разговоре прокаженный выбрасывает их сто восемьдесят тысяч… А я работаю семь лет и, как видишь, здоровее тебя, и выгляжу бодрее, и на старость не жалуюсь… Что это такое, я тебя спрашиваю?

- Ты не у меня, а у себя спроси, — буркнул Превосходов, внимательно слушая Туркеева. — И все-таки люди заболевали, встретившись только один раз с прокаженным.

Сергей Павлович высоко поднял голову и сердито сверкнул глазами.

- Вот ты, — взволнованно заговорил он, — ты культурный человек, начитанный, образованный… Тебя ведь не надо учить тому, что такое туберкулез, например, или сифилис, или, скажем, тиф… Ты ведь знаешь отлично, как просто и легко подцепить все это и чем может все это кончиться, и тем не менее от сифилитика ты не побежишь, если тебе придется сидеть с ним рядом где-нибудь в театре или в общественной какой-нибудь столовой…

Возможно, тебе станет неприятно, тебя охватит брезгливость, но ты предпочтешь воспользоваться общественными удобствами и сидеть рядом с сифилитиком, чем лишиться этих удобств и уйти от него. А с туберкулезником так ты, пожалуй, облобызаешься, если придется, и откушаешь с ним за одним столом и даже не поморщишься… А ведь от туберкулезника не только можно легко заразиться туберкулезом, от него можно заболеть волчанкой, кажется, чего уж страшней — болезнь ведь уж совсем трудно излечимая… А от прокаженного все вы бросаетесь врассыпную… Почему? — Сергей Павлович развел руками. — Ведь проказа уносит в могилу только два процента. При ней ты можешь прожить восемьдесят лет и умереть от… воспаления легких. Черт его знает, не понимаю я вас, так называемых здоровых! Не понимаю: откуда этот ужас перед нею!

Туркеев внезапно утих и уже спокойно, точно беседуя с самим собой, продолжал:

- Разумеется, этот идиотский страх людям привили издревле. Она была неизлечима, ну, человечество и шарахалось! Притом — эпидемии… Впрочем, и это не то… Здесь, пожалуй, все дело в обезображении лица… Инстинкт сохранения "чистой внешности"… Внешний вид — вот где зарыта собака!

Туберкулез не безобразит, и сифилис — не всегда и не так, а она искажает лицо… вот в чем секрет: лицо пугает, безобразность, стыдно показаться с таким лицом! Тут — основа. Недаром же ее и называют «проказа», то есть: казиться, искажаться… Лицо — вот почему шарахаются люди при виде прокаженного.

- А знаешь, Сергей Павлович, — весело прищурился на него Превосходов, — ты положительно очарователен! Не проказница, а сплошное благоухание цветов!

Прямо хоть сию минуту туда и скорее, скорее превратиться в обитателя твоего обетованного больного двора! — захохотал он.

- Ты опять смеешься, — опустился Туркеев на стул. — А мне, батенька, совсем не весело… Да, не весело… — И ему вдруг вспомнилась Антонина Михайловна, разговор с нею. — Мне, батенька, совсем не легко, — грустно повторил он, опустив голову, и вдруг засмеялся мелким нервным смехом. — Боже мой, только представить себе, сколько паники, сколько смятения вызвал бы людей перенос лепрозория, предположим, в город и размещение стационарных прокаженных в кожном отделении городской лечебницы… Сколько было бы истерик, жалоб, сцен, семейных трагедий… Уверен: наша городская лечебница в тот же день опустела бы, и врачам нечего было бы делать…

- Однако, брат, и ты не без дара иронии, — откликнулся стоящий у печки Превосходов. — Но ты все-таки не сказал — почему же надо прокаженных перетаскивать непременно в город? Что за надобность? Почему бы и мне продолжать наслаждаться жизнью там, где они устраивались до сего времени?

- В целях радикальной борьбы с этой болезнью, вот почему, — отчеканил Туркеев. — Чтобы прокаженный не являлся ходячим очагом проказы. Чтобы легче была борьба с нею. Ослабить ее как государственную опасность — вот почему!

- Не понимаю, — развел руками Превосходов. — Говори яснее.

- Ты хорошо сказал: один человек способен передать болезнь сотням.

Совершенно верно. На остров Маврикия в конце восемнадцатого столетия приехал один прокаженный. До него проказы там не знали. Через десять лет оказалось их десятка два — все заразились от него. А сейчас почти все население острова поражено ею, и не только Маврикия, но и все соседние острова. В тысяча восемьсот сорок седьмом году в испанском местечке Перценте поселился один прокаженный, скрывший свою болезнь. Через несколько лет проказой заболели двое его товарищей. А в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году там их было уже шестьдесят. Вот что может сделать один прокаженный!

- А ты хочешь пересадить в город на правах свободных граждан сотню этаких цветочков.

- Да, да, хочу! — прокричал Туркеев. — Именно потому и хочу, чтобы ни один больной не мог заразить ни одного человека, чтобы ни одному прокаженному не пришло в голову скрыть болезнь, чтобы он немедленно, едва только обнаружил первые признаки, мчался к врачу и лечился бы! Чтобы его можно было изолировать сию же минуту от здоровых, но изолировать так, чтобы он чувствовал себя человеком, как и все, а не отверженным. Вот чего я хочу.

Возьмем хоть тебя. Представь, что каким-нибудь странным образом и ты стал прокаженным…

- Благодарю покорно, — поклонился Превосходов, — избавь.

- Ну предположим, — продолжал Сергей Павлович, — ты получил ее, скажем, от мяса, купленного на рынке, от монеты, от какого-нибудь меха… Разве тебе захочется ехать туда, жить на больном дворе? Нет, не захочется. Ты непременно примешься ее скрывать, убеждать близких людей, что это вовсе не проказа, а какой-нибудь пустяк… Теперь, дескать, уж не вывернешься…

Теперь конец… Но мне хочется еще жить… А там черт сними, с близкими…

Лишь бы еще пожить на «воле» хоть пять, хоть десять лет… Вот что ты подумаешь и, может быть, даже со здоровой женщиной жить станешь, не открывая ей секрета. А представь, если тебе разрешат жить дома или в лепрозории, расположенном в городской черте, разрешат гулять, встречаться с людьми, разумеется — с соответствующими предосторожностями, — разве ты не помчишься тотчас же в лепрозорий, как только обнаружишь признаки, зная, что проказа теперь излечивается в большинстве случаев при первичных формах, разве тебе не захочется при встрече со здоровым человеком предупредить его, — ты, дескать, болен, а потому и вынужден держаться с ним должным образом? Если на наши лепрозории будут смотреть как на обычное советское лечебное учреждение или как на санаторий, — разве кто-нибудь посмеет скрываться и станет сознательно запускать болезнь, рискуя остаться действительно неизлечимым?