Георгий Шилин - Прокаженные

- М-да, — задумался Превосходов, — каждому свое: меня отношение девушек волнует, тебя — дела твоей проказницы. Ты не замечаешь разницы возрастов, а меня эта разница давит… Ведь жизнь кончается — подумай только! А жить хочется! И хочется, чтоб на тебя девушки посматривали, чтоб они улыбались тебе при встречах смущенно и чтобы ты чувствовал себя с ними юношей… Ведь страшно, когда тебя называют «дедушкой». Черт бы побрал этого «дедушку», когда сердце жаждет еще лунных ванн, и игры, и "сладостных чар".

- Да разве в этом главное? — воскликнул Туркеев, рассматривая его сморщившийся, облысевший лоб. — А работа?

- Это для тебя работа, — махнул тот рукой. — Может быть, ты утешаешь себя по-английски, что в пятьдесят лет мужчина "начинает только цвести", что он и жизненный опыт приобретает, и положение, и твердость характера, и прочее такое. А я, брат, дудки! Знаю, что такое пятьдесят лет. Не обманешь. Это, брат, песок, а не «цветы». Да-с. Все это «положение» и «характер» англичане придумали себе в утешение на старости лет, — дескать, все вы сморчки и молокососы, а мы — вот какие, пятидесятилетние! Нет, мой дорогой, я отдал бы все свое «положение», и «характер», и «расцвет» обеими руками за то, чтобы стать прежним сморчком и молокососом! — и он снова наполнил рюмки.

- Я с тобой не согласен. Это ерунда, — сказал Туркеев, чувствуя, как по телу разливается теплота и как начинает он приятно хмелеть.

Но Превосходов будто не слышал и продолжал, заложив руки за спинку кресла:

- Ты когда-нибудь смотрел на себя в зеркало, старик? Не смотрел? И не надо. Ей-богу. Ну его к черту, с этим зеркалом! А я смотрел. И знаешь, что я увидел там? Во-первых, я увидел вот это, — он оттянул отвисший подбородок. — Паршивая вещь. Подбородок, конечно, бывает и у молодых. Но у молодых выглядит не так, у них он приятно ласкает глаза, а у меня просто — "лишняя кожа". И губы уж не те, что были, и зубы — того… не те, не жемчуг…

Потрогаешь рукой морду, а она рыхлая, потянешь кожу — оттопыривается, как на старом романовском полушубке. Один севильский цирюльник как-то раз брил меня и говорит: "У вас много лишней кожи", Сделикатничал. Хотел сказать, что мне пора, дескать, и на мыльную фабрику, а получилось мягко. И на глаза посмотришь — не тот блеск, и животик отвисает, а полгода назад обнаружил, что даже нос раздался и покраснел. Грустно, старик, грустно, когда нет-нет да и откроешь что-нибудь новенькое из этой области… Старость, братец, старость…

Туркеев смотрел на него, пытаясь припомнить, замечал ли он когда-нибудь у себя все эти «намеки» старости? Впрочем, он никогда об этом не думал, не искал их… А если примется искать, то, наверное, найдет.

За окном по-прежнему сыпал дождь. Кто-то прошел, звучно чавкая сапогами.

- Это у тебя оттого, — сказал Сергей Павлович, — что тебе делать нечего.

Безделье угнетает — вот и придумываешь. Хочешь, — с оживлением предложил он, — я из тебя выбью эту дурь?

- Знаю, знаю, — отмахнулся он. — Ты хочешь забрить меня к себе не мытьем, так катаньем. Ничего не получится, Сергей Павлович. Ну тебя с твоей проказницей! Знаю: хочешь превратить меня в своего придворного гинеколога!

Не хочу.

- Напрасно, к твоим услугам все: и экипаж, и квартира, и если захочешь — можешь жить в городе.

- Не соблазнишь.

- Боишься? Превосходов засмеялся.

- Дело не в боязни, а в том, что это скучно. Лучше уж лечить старых перечниц, чем твоих молодых "проказниц". — И, забыв тотчас же о предложении Туркеева, грустно продолжал:- Действительно, практики теперь маловато.

Клиентура — смотреть тошно: старушенции или уж действительно нуждающиеся в лечении женщины…

- Обожди, — удивился Туркеев, а разве когда-нибудь к тебе приходили пациентки не для лечения?

Превосходов ничего не ответил и, взяв графин, снова наполнил рюмки.

- Впрочем, довольно, — решил он. — Ты лучше расскажи мне, маэстро, как там у тебя? Вылечиваешь их или нет? И вообще, излечима ли эта штука, или вы, лепрологи, только хорошую мину делаете, будто способны исцелять?

Туркеев протер очки, усмехнулся.

"Вот все они такие, — подумал он. — Ведь старый врач, а о лепре — никакого понятия. И каждого из них спроси — обнаружит такие же познания и не поверит, и будет недоумевать…"

- Да, — угрюмо отозвался он, — это верно: мы делаем только мину… и вообще — все ерунда: лечение, хлопоты… Напрасно только народные деньги тратятся.

- Э-э, да ты обиделся, — улыбнулся Превосходов, заметив, как помрачнел Туркеев. — Я же ведь не утверждаю, а только спрашиваю.

- А я тебе говорю, — неожиданно накинулся на него Сергей Павлович, — что моих больных не в степь загонять надо, не к черту на кулички, а лечить в амбулаториях! Да, лечить в городских амбулаториях, как лечите вы от малярии, от гонореи, от сотен других болезней! — почти прокричал он, покраснев от волнения.

- Постой, — не в состоянии сдержать улыбки, добродушно заметил Превосходов. — Чего ты вскипел? И потом: как это "в городских амбулаториях"?

Разрешить им вход в амбулаторию, где лечат всех остальных? Так, что ли?

- Да, почти так! — с азартом воскликнул Туркеев.

- И разрешить им сидеть рядом с маляриком, рядом со здоровым человеком?

- Хотя бы так.

- Нет, ты с ума сошел! — громко рассмеялся Превосходов.

- Это вы с ума сходите, — внезапно успокаиваясь, буркнул Сергей Павлович.

- Так-таки прямо в городской амбулатории? Это, брат, новость для меня… Новость! Я принял, скажем, прокаженную, а через минуту в то же самое кресло сядет больная с воспалением яичников? Так?

- Не так, но вроде того, — усмехнулся Туркеев, вспомнив Веру Максимовну.

- А как же? — уставился на него Превосходов, необычайно удивленный ходом мыслей старого приятеля.

- Я думаю, — решительно взглянул на него Туркеев, — что прокаженные могут сделать так называемому здоровому обществу некоторые уступки. Они согласятся иметь свою собственную амбулаторию в городе, изолированную от других.

- Это прямо очаровательно! — затрясся от хохота Превосходов. — Это даже трогательно! Прокаженный поднимается утром со своей постели, он оделся, позавтракал в столовой, он пошел гулять. По дороге вспомнил про амбулаторию.

Сел в трамвай, приехал, с ним проделали процедуры. А вечером он идет к знакомым поиграть в преферанс или двинет в театр… Он живет полной жизнью, он здоровается со всеми за ручку — одним словом, проказа "миф и сон печальный", фантазия, идиотство дикарей! Так, что ли? — снова засмеялся Превосходов.

- А знаешь, — сказал тихо Туркеев, — мне часто именно в такой обстановке и хочется видеть прокаженных. Именно так, чтобы и в театр, и в карты…

- Одно дело — хотеть, другое — иметь на это право… Но ты или на самом деле болен, — уже серьезно посмотрел на него Превосходов, — или святой. Нет, ты святой!.. Вишь ты… По-твоему, выходит, значит, что бактерии Ганзена — выдумка или что-нибудь в этом роде? Уж не антиконтагионист ли ты, Сергей Павлович?