Георгий Шилин - Прокаженные

Но Лещенко прервал его:

- По частным делам я принимаю после приема.

- Я хочу сейчас.

- Так срочно?

- Очень даже срочно.

- И когда ты только угомонишься… и до каких пор ты будешь голову людям морочить, — внезапно вмешалась Аннушка, прислуживавшая в это время Лещенко. — И все ему не этак… и все ему не так… Ты бы всех съел, кабы твоя воля.

- А тебя не спрашивают, — повернулся к ней Рогачев, — твое дело маленькое: подметай и молчи…

- Ах ты, змей! — вспылила Аннушка. — Ты бы высосал из всех кровь, да бог не попустит, милай… Не попустит.

- Ты пол вон вытри, а то грязь, — насмешливо заметил ей Рогачев.

- И вытру, и не твое дело… Вишь ты, с доктором-то говорит как! И как не совестно!

- Я вот зачем пришел, доктор, — серьезно проговорил Рогачев, не слушая Аннушку. — Все больные требуют, чтобы сегодня же вы уволили из пекарни Ольгу Земскову. Ей там не место…

- Вот врет, окаянный! — опять не утерпела Аннушка.

- Это в чем же мое вранье? — с достоинством взглянул на нее Рогачев.

- А в том.

- В чем же?

- А в том, что ты врешь. Это ты, ирод, захотел сжить со свету Олю, вот и пришел…

- Не я, а все.

- Неча на всех врать… Гришка Колдунов, Микитка Косой да Тишка Сизов — это не все, это твоя одна шайка… Да еще, может, Ефимка Земсков — тоже, дуралей, лезет туда же…

- Аннушка, перестаньте, — строго сказал Лещенко и повернулся к Рогачеву. — В чем дело? — спросил он уже официальным тоном.

- В том, что Земскову надо убрать. Больные не желают, чтобы она пекла для нас хлеб.

- Почему не желают?

- Она не чище всех нас…

- Ах ты, окаянный! — снова не выдержала Аннушка — И как только язык повертывается!.. Видали, куда гнет, ирод!

- Замолчите же, — строго прервал ее Лещенко. — Рогачев, ты с ума сошел или пьян…

- И даже не думал, а постановили и требуем… Мы имеем право требовать.

- Требовать? — поднял брови Лещенко. — В таком случае я с тобой не могу разговаривать по этому поводу. Земскова хорошая работница, аккуратно выполняет свои обязанности. Впрочем, это вовсе не дело больных — вмешиваться в административные дела. До свидания, Рогачев. Советую начать лечение.

- Значит, не уволите Земскову?

- Я уже сказал — нет!

- Это последнее ваше слово?

- Окончательное.

- Примем к сведению, — усмехнулся Рогачев и, нахлобучив шапку, громко стуча сапогами, покинул амбулаторию.

После окончания приема больных Лещенко счел нужным вызвать к себе Ольгу Земскову.

Она явилась, как всегда краснощекая, со смеющимися плутоватыми глазами, остановилась у порога, перебирая пальцами каемку платка. Взглянув на нее, Лещенко понял, что Ольге уже известно, зачем позвали ее сюда, и она лишь делает вид, будто ничего не знает.

- Вы знаете, зачем я позвал вас, Земскова? — спросил он, не смотря на нее и чувствуя некоторую неловкость.

- А откуда мне знать, Евгений Александрович? — нараспев сказала она, продолжая перебирать каемку платка.

- Вы Рогачева знаете?

Она вспыхнула, отвела взгляд в сторону.

- Знаю.

- Объясните, пожалуйста, чем вы могли вызвать неудовольствие больного двора?

- А какое такое неудовольствие?

- На вас жалуются.

- Это кто ж такой жалуется? Уж не он ли?

- Рогачев.

- На меня?

Лещенко нахмурился.

- Я уже сказал, что на вас.

- На что ж он жалуется?

- Он требует, чтобы вы больше не пекли хлеб.

- Это как же? — быстро и в сердцах спросила она.

- Об этом-то я и хочу спросить вас, — и он скользнул по ней холодным начальническим взглядом.

- Ишь ты, — усмехнулась она язвительно, — на какое нахальство человек пошел.

- Он говорит, будто вы такая же, как все больные. Что это значит?

- А откуда, Евгений Александрович, я знаю, разве залезешь к нему в мысли? Сдурел, должно быть, не иначе. А ежели вы, доктор, сумлеваетесь, то могу хоть сейчас раздеться… Пожалуйста, осмотрите, поди намедни сами свидетельствовали, видели, какая я…

- В этом я не сомневаюсь, — пожал плечами Лещенко, — но я должен предупредить вас, товарищ Земскова, совершенно серьезно, что вам следует вести себя осторожно, особенно с больными… Вы должны сами понимать.

- А я разве как? Разве я не понимаю, — обиделась она, — а ежели этот хамлет зачинает меня порочить, то я найду на него, пса, управу, пусть не форсит умом да тем, что грамотный и его унять никто не может… Я ему, поди, не подвластная какая… Это он вымещает мне, окаянный… Вы-то, может, не знаете, а я знаю…

- Хорошо, — прервал ее Лещенко, можете идти, только смотрите: будьте осторожней, — и погрозил ей пальцем — Узнаю, Сергею Павловичу доложу…

Можете идти.

Земскова вышла взволнованная.

- Вот идол навязался на мою голову, — слышался ее голос в коридоре. — И как это только слушают таких нахальных людей. — Она говорила нарочно громко — для Лещенко, — пусть начальство, мол, убедится, что она стала жертвой чьей-то интриги.

Но Лещенко отлично понимал, в чем тут дело.

После того как Рогачев покинул амбулаторию, Аннушка, обладавшая способностью узнавать всю подноготную каждого происшествия как на больном, так и на здоровом дворах, от которой не ускользала ни одна интрига, особенно любовного порядка, намеками и полунамеками рассказала Лещенко вчерашнее приключение в пекарне.

Поведение Земсковой было известно не только обитателям здорового, но и больного двора. Было известно, что она живет с трактористом Чижовым, который шесть месяцев назад был признан комиссией внешне здоровым. Чижов заведовал сейчас лепрозорной электрической станцией, которая, как и другие предприятия, вроде кухни, пекарни, продуктовых складов, помещалась на здоровом дворе.

И вот вчера, в пекарне, Чижова и Олю застали врасплох Рогачев и Ефим Земсков — муж Оли, тот и другой прокаженные. Чижов тотчас же убежал к своей машине, а Ольга осталась лицом к лицу с Рогачевым и мужем.

Земсков обладал кротким и добрым характером; он необычайно был предан Ольге и любил ее редкой, замечательной любовью. Сама Ольга рассказывала о проявлении изумительного самопожертвования и любви Земскова еще в то время, когда она обнаружила у себя первые узлы проказы.

Ефим тогда был здоров, и ни за что не хотел расстаться с любимой женой и, чтобы избежать разлуки, прибегнул к необычайной, впоследствии поразившей всех, мере.

Стремясь во что бы то ни стало попасть в лепрозорий вместе с женой, он "навел на себя" язвы. Как и чем он наводил их — неизвестно, но когда обоих супругов доставили в лепрозорий, Ефима, как и Ольгу, признали за прокаженного — так искусно симулировал он проказу. В тот день, когда они прибыли (это было лет пять назад), доктор Туркеев принимал партию больных, присланных откуда-то с Севера. Работы было много. Он исследовал Ольгу, осмотрел, выслушал, а когда очередь дошла до Ефима, Сергей Павлович ограничился только беглым внешним осмотром да показаниями самого больного.