Евгений Воробьев - Высота

Матвеев стоял ошарашенный, не находя слов ни для возражений, ни для благодарности.

Душный вечер привлек в парк на берегу пруда много публики, и ресторан «Мангай» был переполнен, как всегда под выходной день.

То был довольно неказистый ресторан второго разряда, но он очень хотел выглядеть шикарным и ни в чем не уступать ресторанам первого разряда. Усердный квартет на эстраде тщился изображать солидный оркестр; пианист, ударник, скрипач и аккордеонист так старались, что за дверью могло показаться: музыкантов вдвое больше, чем их есть на самом деле.

За столиком, у самого оркестра, сидели одной компанией Борис, Хаенко, Катя, Одарка, Бесфамильных и еще кто-то из монтажников.

Борис с непривычки быстро опьянел. Он смотрел вокруг себя невидящим мутным взглядом. Мальчишеские вихры его, и так неподатливые, воинственно торчали во все стороны. Он пошатывался, даже сидя за столом, а Хаенко с недоброй щедростью все подливал ему.

— Гуляй, рабочий класс! Первая получка! Факт! Она влагу любит.

— Крупный рак имеется в буфете, на любителя! — предложил официант, хлопочущий за столом.

— Д-давай на любителя! — величественно согласился Борис.

Катя курила, откинувшись на стуле, ей жали туфли, она их сбросила под столом и с удовольствием шевелила онемевшими пальцами.

Оркестр грянул песенку шофера Минутки, под которую все танцевали фокстрот, причем несколько сиплых голосов обязательно принимались при этом подпевать: «Через реки, горы и долины…»

Катя погасила недокуренную папиросу о тарелку, сунула ноги в туфли и пошла танцевать с Хаенко.

Кто-то пригласил Одарку, она зарделась от радостного смущения — так редко кавалеры отваживались приглашать ее, громоздкую, высоченную и с виду неуклюжую…

В другом углу зала, в полном одиночестве, похлебывал пиво Токмаков.

Он заметил вошедшего в зал Пасечника, который нерешительно пробирался между столиками в поисках свободного места.

Пасечник сухо поздоровался с прорабом, увидел пустой стул рядом с ним, но сделал вид, что не заметил.

Однако где же все-таки найти свободное местечко? Нету, как назло.

Пасечник еще раз огляделся, еще раз обошел вокруг какого-то столика.

— Садись! — пригласил его Токмаков и с грохотом двинул пустым стулом. — Здесь плацкарты не требуется.

Пасечник молча сел.

— Зачем без толку кружиться по залу? Или забыл, что прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками?.. А разговаривать со мной не обязательно. Тем более, я уже собрался уходить. — Токмаков окликнул официанта. — Получите с меня.

Пасечник хмуро молчал.

— На себя обижайся! — сказал Токмаков. — За каждым шагом твоим следить нужно. Грудной младенец!

— Между прочим, я, товарищ прораб, отнят от груди двадцать шесть лет назад. И представьте — не скучаю. Привык.

Токмаков сидел, отвернувшись от Пасечника, и не отрывал взгляда от Бориса. Тот, пошатываясь, вышел из-за стола и направился к выходу, но почему-то застрял на пороге, притулившись к дверному косяку.

Токмаков поспешно расплатился с официантом и кивнул в сторону Бориса:

— Вот еще один герой. Эскимо на губах не обсохло, а туда же…

Токмаков поспешил на выручку к Борису.

Хаенко, двигаясь в танце, увидел через Катино плечо Токмакова, уводящего Бориса.

— Куда же он нашего кассира уводит? — забеспокоился Хаенко. — А кому за ужин платить? Это уж ты, Борис, извини-подвинься!..

Хаенко бросил Катю в кругу танцующих и, не оглянувшись на нее, стал пробираться к выходу, спеша догнать Бориса и Токмакова.

Катя, потерянная, осталась одна в толпе, подчиненной ритму танца, и, пока ее совсем не затолкали, направилась к своему месту.

У пустого стола ее встретил встревоженный официант со счетом в руках.

— А кто же, граждане, платить-расплачиваться будет? Счетец-то? Девяносто два рублика сорок копеек.

Официант на всякий случай говорил значительно громче, чем это нужно было, чтобы его услышала Катя.

Катя растерянно посмотрела в сторону выхода, где исчез Хаенко, оглянулась на танцующую Одарку, которая ни о чем не подозревала, увидела вдали Пасечника — тот смотрел на нее со снисходительной усмешкой.

Тогда она достала сумочку, вынула сотенную и швырнула ее на стол, рядом с недопитой бутылкой портвейна «Три семерки».

— Сдачи не нужно, — величественно сказала Катя, тоже громче, чем следовало, и горделиво вышла.

Пасечник обратил внимание на то, что Катя безвкусно и вызывающе одета.

— Что прикажете? — подошел наконец официант к Пасечнику и доверительно сообщил: — Имеется крупный рак на любителя.

Пасечник ничего не ответил официанту и сквозь толпу танцующих направился к выходу за Катей.

Он издали видел, как она свернула в темную аллею, ведущую к берегу пруда. Катя поставила ногу на скамейку под фонарем, который шатался от ветра, разулась, сняла чулки и пошла босиком.

— Как бы ножки не застудили.

Катя вздрогнула, Пасечник шел рядом.

— Я с детства босиком привыкшая.

— Простудитесь! Охрипнете. Кто тогда частушки споет кавалеру? «Ох, ох, не дай бог», — запел Пасечник, передразнивая Катю. — А если дождь хлынет?

Оба посмотрели на небо. Ветер был бессилен разогнать плотные грозовые тучи. Они зловеще чернели.

Верхушки деревьев раскачивались под порывами ветра, вся природа жила предчувствием грозы. Вода в пруду была взъерошена ветром.

— А вы бы мне зонтик подарили, — фыркнула Катя. — Никогда, — она вздохнула, — зонтика в руках не держала…

— Что зонтик! Я вам другие дары припас.

— Это какие же?

— Ночь вот эту, например, могу подарить. Пруд этот. Сеть могу подарить особую, чтобы звезды ловить.

— Чудной вы какой!

— Я не чудной, — сказал Пасечник серьезно. — Я заколдованный. Хотите — горы подарю? Полночь наступит — пожалуйста, берите. Заря взойдет — тоже ваша будет.

— И верно, к полночи дело, — встревожилась Катя. — Как бы и вправду гроза не приключилась. А мне на тот берег добираться. Еще опоздаю.

— От мамы с папой небось за банкет попадет? — спросил Пасечник с усмешкой.

— Нет у меня ни отца, ни матери. Мать давно умерла. Отца Гитлер убил. Не заругают родители! Круглой сиротой на свете живу.

Она резко отвернулась от Пасечника и быстро зашагала. А он шел рядом и молчал, смущенный своим не уместным злословием…

— Катька-а-а! — донесся откуда-то издалека голос Хаенко.

Катя на ходу сунула ноги в туфли и быстро, как только могла, направилась к перекрестку аллей. Там под фонарем показались Хаенко, Одарка и еще кто-то.

Пасечник остался стоять в темной аллее.

— Ну куда же ты девалась? — встревожилась Одарка. — Последний катер уходит. Опоздаем!

Хаенко пошел Кате навстречу.

— Отшила голубчика? Порядок. — Он осклабился и спросил весело: — Хочешь, я тебе фокус покажу? Айн, цвай, драй и — «Три семерки». — Хаенко вытащил из кармана недопитую бутылку портвейна: — Не пропадать же товару, раз плачено… Ну-ка держи.