Павел Федоров - Генерал Доватор

— Присаживайтесь, девушки!.. И ты, Алеша, садись... Как это в песне поется: «Сядь-ка рядом, что-то мне не спится, письмо я другу нынче написал, письмо в Москву, в далекую столицу...» — Последние слова Лев Михайлович произнес как-то очень серьёзно, задушевно.

Помолчали. Неожиданно Доватор порывисто поднялся. Взглянув на часы, круто повернулся и зашагал в темноту.

От костров летели вверх искры, потрескивая, взвивались до самых макушек елей, мерцали и гасли, точно крошечные звезды.

Немцы сделали в разных направлениях несколько артналетов и неожиданно затихли.

— Дай, немец, хоть махану зварить, матери твоей чорт! — ворчал Шаповаленко.

Засучив рукава, он потрошил убитую снарядом лошадь. Ему помогали Яша Воробьев и Буслов. Салазкин и дед Грицко разжигали костер. Петя, весь выпачкавшись в винтовочном масле, потел в сторонке над сборкой автомата.

Измученные непрерывным обстрелом, бомбежкой и голодом, казаки весело приняли разрешение палить костры. У костров тотчас собрались люди, прилаживали котелки, жарили на шомполах шашлыки. Ночной костер в лесу всегда располагает к благодушию.

— А зараз стал бы ты исты борщок? — спрашивал Филипп Афанасьевич Яшу. — Ну, такий украинский борщок: с петрушечкой, с баклажанчиком, с укропчиком, огурчиком, лучком, перчиком?..

— Нет, — ответил Яша. — Пельмешки сибирские, вот это да!

— А ежели уточку, испеченную в золе, на охоте? — вставил Буслов.

— Тилько в борщок я покладу не свининку, а кусочек от цего сивого меринка, — продолжал Шаповаленко. — Добрый был конек, помяни господь его душу!

— Пока ты колдуешь над костром, они тебе покажут. Смотри, опять!.. — Салазкин не договорил. Неподалеку с грохотом разорвался снаряд.

— Тушите костры! Что, в самом деле? — крикнул Салазкин.

Казаки притихли. Некоторые нерешительно подбрасывали в огонь мелкие веточки. Буслов подошел к Салазкину, тихо, но внятно проговорил:

— Костер велел разложить полковник и тушить не приказывал. Он тоже жгет — и бумагу пишет, умирать не собирается.

Отойдя в сторону, он взял охапку хвороста и бросил на костер. Огонь, подхватывая сухие ветки, буйно взмыл кверху. Послышался довольный смех. Распахнув полы бурки, положив руки на плечи деду Грицко, у костра стоял Доватор.

— Хорошо у огонька! — оглядывая вскочивших было казаков, проговорил Лев Михайлович. — Ничего, хлопцы, сидайте!

— Ты, Левон Михайлыч, в этой одежине на медведя похож. Напугаешь! — Дед Грицко потрогал бурку и, повернув к Доватору голову, тихо спросил: — Скоро?

— Скоро, — сказал Лев Михайлович. Наклонив голову к деду, он стал его о чем-то тихонько расспрашивать.

— Нет... Не собьюсь, но путь поганый. Топь, мочаги — трудно будет, — отрывисто отвечал дед Грицко.

Казаки прислушивались.

— Сначала будет гарь, а потом тропка... Стало быть, проведу, раз надо! Про дочку слухов нет?

— Она выполняет важное задание, папаша! — Доватор встряхнул головой. Обращаясь к казакам, сказал: — Споем, хлопцы, песню!

— А немцы услышат — и бомбить будут, — раздался звонкий голосок Пети.

Казаки засмеялись. Доватор оглянулся. Петя, поджав под себя ноги, сидел под елкой и прилаживал за спиной автомат.

— Ты что ж, Петр Иванович, робеешь? — спросил Доватор.

— Нет, не робею. Маскировка — вот что! — ответил мальчик.

Лев Михайлович встал, посмотрел на часы, потом на Петю.

— Выходит, Петр Иванович, нам петь некогда!.. Приедем на Большую землю — споем! — Взмахнув полой бурки, как черным крылом, Лев Михайлович закрыл Петю с головы до ног, коротко бросил: — По коням! — Кивнув на костер, добавил: — Хворосту накидать больше, — пусть ярче горит!

...Вот они, смоленские мочаги!.. На десятки километров разлилась гнилая, покрытая мхом, зеленоватая жижа. Кое-где на кочках чахлый кустарник да редкие хилые сосенки, покрытые серым лишайником. Люди ведут коней в поводу. Передовой отряд идет не цепью, а скорее плывет беспорядочной массой. Кони с трудом вырывают ноги из топи, храпят, вытягивают головы, отфыркивая горячими ноздрями вонючую болотную воду, и тяжело дышат. Люди, увязая по пояс в болоте, несут на носилках раненых. Некоторые из раненых лежат неподвижно, с головой укрывшись плащами, словно мертвые, другие, бледные, с истомленными лицами, тревожно посматривают на серую болотную муть. Для казака, раненного в ногу, приспособили особый вид транспорта: из срубленных клинками елочек санитары сделали волокушу, и на ней завернутый в плащ-палатку лежит раненый. Он привязан веревками. Волокуша то и дело попадает на кочки, валится то на один бок, то на другой. Какое же надо иметь терпение человеку с перебитой ногой, чтобы даже не застонать при таком способе передвижения! Тишина должна быть мертвой. Что стоит немцам повесить над болотом ракеты на парашютах и сыпать на голову конникам фугаски, расстреливать их из пулеметов?..

Судорожно бьется провалившийся в топь красавец-дончак и грузнет по маклаки. Яша Воробьев ходит вокруг него, сам мокрый до пояса, и уговаривает:

— Ну, милый, еще маленечко, родной! Там посуше будет! — Но конь только устало вытягивает голову и не шевелится. — Говорят, Сибирь страна плохая... Эх, милай!..

Подходят Буслов, Шаповаленко и другие. Пытаются общими усилиями вытащить коня, но он все глубже и глубже уходит в болото. Яша дергает коня за повод, потом швыряет конец повода в грязь и устало опускается на кочку.

— Хана, ребята! — говорит он, с ожесточением вытирая вспотевшее лицо.

— Погано, что и говорить, — подтверждает Буслов. — Это не поход, а горе!

— Ой, горе, мое горе, у меня був муж Егорий, а у ней муж Иван, не дай боже его вам!

Филипп Афанасьевич и тут не может отказаться от балагурства. Его Чалый чутьем выбирает какой-то свой, особенный путь. Если и ошибется — провалится, то сейчас же напрягается весь и выбирается из трясины.

— Молодец, Чалый! Ты у меня плаваешь, як гусь на воде! — Чалый подхватывает с кочки клок серого мха и аппетитно жует...

Доватор стоит неподалеку, по колено в воде, с расстегнутым воротом. Он все видит, слышит разговоры. К нему подходят Осипов и Гордиенков. Подполковник Карпенков и дед Грицко присели под чахлой сосенкой. Доватор оглядывает едва заметную, с прогнившим настилом тропу, всматривается в зловещую болотную даль. Сзади лес полыхает заревом костров, небо освещается зелеными вспышками немецких ракет. Вверху кружатся и пронзительно ревут «Юнкерсы».

— Ну как, Антон? — спрашивает Доватор у Осипова.

— По-честному, Лев Михайлович?

— Только по-честному!

— Дело совсем дрянь...

— Не пройдем?

— Невозможно, — решительно отвечает Осипов. — Колонна растянулась. Если нас застанет утро... — Антон Петрович машет рукой.

— А ты как думаешь, Андрей Карпенков? — Доватор, хлюпая сапогами, идет к нему.