Павел Федоров - Генерал Доватор

— Трудно? — с внутренним напряжением спросил Лев Михайлович. Откинув полы бурки и положив ногу на ногу, он смотрел на девушку.

— Трудно! — откровенно и доверчиво призналась Нина и, не успев проглотить вздоха, вздрогнула точно от удара. Ей показалось, что внутри у нее оборвалась последняя нить, которая сдерживала ее жестокую, тяжкую скорбь.

— Если хотите, я вас переведу в другое подразделение, — дав ей выплакаться, сказал Лев Михайлович. — Будет легче!

Он понимал, что и ему это необходимо: девушка своим присутствием каждодневно напоминала о воспитаннике. Она заставляла его мысленно задавать один и тот же вопрос: правильно ли он сделал, послав Алексея тогда со станковым пулеметом? Но ведь и сам он шел впереди, лежал в боевых порядках и, не уведи его тогда Петя Кочетков, он, может быть, разделил бы судьбу Алексея.

— Да, все напоминает, все, — качая головой, повторила Нина. — Конь, бурка, люди... В особенности Яша...

...После смерти Алексея Нина ездила на его коне. Яша остался у нее коноводом. В проявлении внимания и заботы он был неистощим и делал все это очень трогательно и даже нежно. Найдет в переметной суме или в вещевом мешке какую-нибудь безделушку и тащит ее Нине.

— Посмотрите, товарищ военфельдшер, пуговичку нашел от его гимнастерки, оторвалась она под деревней Малая Пустошка. Я помню.

— А чего же тогда не пришили?

— Я хотел, а он говорит, опосля сам пришью. Ить знаете, какой был человек, сапоги вычистить не дает. Украдкой утащишь, а он утром говорит: не смей...

Нина брала пуговку и, повертев ее в руках, спрашивала:

— А где гимнастерка?

— У меня. Все храню. Целехонька...

— Неси, пришьем.

Яша, полагая, что он делает для Нины огромное удовольствие, со всех ног бежал за гимнастеркой. Нина садилась пришивать пуговицу, тут же пристраивался Яша. Начиналось тихое собеседование и воспоминания.

— Обходительным был покойничек, последний сухарь делил напополам... Бывало все объяснит, растолкует. А уже ежели промашку дашь, так прикрикнет, глазами сверкнет! Тут держись!..

Все эти разговоры вызывали в душе Нины ноющую, физически ощутимую боль. Она припоминала еще и еще раз все лучшее, что связывало ее с Алексеем, и ей казалось, что горечь утраты никогда не покинет ее...

— В новой обстановке, — продолжал Лев Михайлович, — настроение изменится. Другие люди, другие впечатления. Постепенно сгладится все.

— Это никогда не сгладится, — подавляя слезы, твердо проговорила Нина.

— Не хочу возражать. Однако в жизни многое проходит, многое забывается. Вы еще молоды. Успокоитесь, иначе будете смотреть на жизнь. Перед уходом в рейд майор Осипов получил письмо о гибели семьи. Знаете, как переживал? Шутка сказать: двое детей, жена... И никому ни слова...

— Неужели это правда?

Нина встрепенулась, взмахнула бровями и пристально посмотрела на Доватора. Она вспомнила, как во время похода через болото Антон Петрович, выпачканный в грязи, заставлял тяжело раненого красноармейца смотреть бодрей и уверял его, что он скоро попадет в госпиталь и все будет хорошо. Он дал ему сухарь, отломил кусочек и Нине. Молоденький паренек, вяло шевеля губами, грыз сухарь, кулаком растирая на веснущатых щеках слезы, и, морщась, силился улыбнуться.

Подмигнув Нине, Антон Петрович тогда сказал:

— Все заживет. Во-время приласкай человека, он поплачет и успокоится...

Потом еще ввернул какую-то шутку и заставил улыбнуться даже тяжело раненых казаков.

Нине не верилось, что этот человек шутил и смешил других именно в тот день, когда получил известие о гибели семьи.

— Я сам читал письмо... — точно угадывая ее мысли сказал Доватор: — Мы часто не замечаем, какие трагедии люди переживают рядом с нами. Самое главное — не надо теряться. Осипов человек волевой, сильный, потому и не растерялся, а разве ему было легко?..

— Не легко, — согласилась Нина.

То, что она узнала, изумило ее, и ей захотелось уйти в работу так, чтобы все забылось и помнилось только одно — тот большой долг, ради которого она захотела разделить участь всех, кто боролся и умирал за родину.

На следующий день Нина была переведена в полк Осипова.

...Выслушав доклады командиров подразделений, Антон Петрович Осипов взволновался. За время марша в полку оказалось свыше сорока отставших. После смерти Чалдонова командиром первого эскадрона из-за отсутствия резерва пришлось назначить бывшего начинжа лейтенанта Рогозина. На него-то Антон Петрович и напустился, благо у Рогозина было больше всего хромых лошадей. При встрече с командиром полка лейтенант всегда терялся, во время доклада путался, краснел. Лицо у него было девичье, розовое, а волосы на голове густые, белокурые, похожие на спутанную пеньку. Говорил он тихим, словно извиняющимся голосом.

— Громче, — прикрикнул на него Осипов, а про себя думал: «Экая романтическая личность».

Но сегодня Рогозин его удивил. Он неожиданно взъерепенился и заговорил с командиром полка так, как раньше никогда не говорил.

— Как это ты, «тихоня», весь эскадрон не растерял? — возмущался Антон Петрович.

— А я это сделаю на следующем марше, — невозмутимо брякнул Рогозин.

— Да ты что, милый, волчьих ягод наелся?

Осипов шевельнул бровями и, постукивая ногтями о полевую сумку, смерил взглядом Рогозина.

Тот, покусывая пухлые девичьи губы, раздраженно сгибал и разгибал пальцы опущенных рук.

— Так конницу не водят, — вдруг выпалил он. — Глупый марш. Кованые лошади и то падают, а...

Осипов договорить ему не дал.

— Довольно!

Антон Петрович с удивлением заметил, что «тихоня» чем-то озлоблен и отчаянно настроен. Выпады Рогозина были просто оскорбительны. Лучшим знатоком вождения конницы во всем корпусе справедливо считался подполковник Осипов. А тут какой-то лейтенант осмелился осуждать...

Однако командиры эскадронов тоже хмуро помалкивали. Все понимали, что марш совершен не так, как следовало бы. Причиной тому было огромное скопление войск на узких лесных дорогах, задержки, пробки и ограниченное время.

— Очень уж плоха дорога-то, товарищ подполковник. По такой дороге... — начал было Биктяшев, но его оборвал Осипов:

— Знаю, и не оправдывайтесь! Командир полка собрал вас сюда не на заседание месткома. Извольте приступить к ковке лошадей.

— Но подков нет, товарищ подполковник, — послышались возгласы командиров.

— Подковы будут, — заверил их Осипов, хотя и не был уверен, что достанет их.

Отход нарушил всю планомерность снабжения. Тылы отставали, попадали под бомбежку, путались в лесах и потом неделями разыскивали свои части.

Отпустив эскадронных, Осипов решил ехать к командиру дивизии, но в шалашик, выстроенный на скорую руку для подполковника, вошла Нина. Она принесла еще одно неприятное известие. Группа бойцов, отставшая с хромыми лошадьми, попала под бомбежку. Привезли раненых и убитых.