Павел Федоров - Генерал Доватор

— Есть удивительные новости, — присаживаясь к столу, проговорил майор. Всегда спокойное лицо его на этот раз торжествующе улыбалось.

— Новости? Выкладывай! — Осипов кинул на Почибута настороженный взгляд и нетерпеливо потянулся за папиросой. На душе у него было неспокойно и сумрачно.

— Сейчас звонил комдив и приказал... Угадайте, что он приказал? — Почибут выжидающе посмотрел сначала на комиссара, потом на командира.

— Не тяните, начальник штаба! Мы ведь не чародеи, чтоб отгадывать ваши загадки, — сказал Абашев, — говорите прямо.

— Командир дивизии приказал: выделить сводный эскадрон для участия в московском параде седьмого ноября. Подполковнику Осипову приготовиться командовать сводным полком.

Если бы майор сообщил, что на окраину деревни Сычи прорвались немецкие танки, Осипов не был бы так удивлен: на войне случаются самые неожиданные, невероятные вещи. Но это уж было слишком.

— На парад? В Москву? — выжидательно склонив голову набок, переспросил Осипов.

— Да! Форма обыкновенная, фронтовая, — подтвердил майор.

— Может быть, ты, начальник штаба, шутить изволишь? — заговорил Осипов.

— Какие там шутки! — майор пожал плечами.

— Нет, здесь не шутки! — сказал Абашев, поднимаясь во весь рост.

Осипов тоже вскочил из-за стола и взволнованно прошелся по комнате.

— Значит, надо вытаскивать людей из окопов. А вдруг немцы атакуют в праздник?

Антон Петрович вопросительно посмотрел на Абашева. Оба они хорошо знали, что немцы будут наступать, но когда?

— К нам придет один батальон Панфиловской дивизии, — успокоил его Почибут.

— Ну, тогда все в порядке! Тебе, Антоша, просто везет!

— Будто бы? — Осипов хотел, но не мог скрыть острого чувства радости. Потирая руки, он ходил по горнице, не находя себе места. Потом вышел на кухню и послал Петю узнать, готова ли баня. Вернувшись в горницу, он застал комиссара и начальника штаба уже в дверях. Они собирались уходить.

— А когда выступать? — спросил Осипов у майора.

Почибут ответил, что на подготовку дано два дня.

— Добре, — кивнул Осипов удовлетворенно.

Почибут и Абашев вышли.

— Елена Васильевна! — позвал Осипов.

Вошла Русакова.

— Вы меня звали, Антон Петрович?

— Я хотел поговорить с вами. Вы садитесь... — Осипов, заложив руки за спину, ходил из угла в угол. Лицо его было серьезным, даже строгим. Казалось, он решал сложную и ответственную задачу.

Сердце Елены Васильевны дрогнуло и заныло тревожной радостью. Ей показалось, что она поняла его без слов. Поняла своим женским чутьем и чистотой материнского сердца. Но это была ошибка.

— Вам надо уехать отсюда! — сказал вдруг Антон Петрович.

— Куда? Зачем? — спросила она чуть слышно.

— Не исключена возможность, что здесь начнутся сильные бои, — сказал Осипов. — Во что бы то ни стало надо отправить в тыл детей. По обстановке видно, что бои примут зимой затяжной характер, а с улучшением погоды начнется и бомбежка. Подвергать этому детей — преступление.

— Я бы давно уехала, но ведь никто не знал, что фронт так быстро приблизится к Москве. А теперь трудно выехать, все дороги забиты. Я никак не придумаю, как мне спасти дочь. — Русакова вдруг низко опустила голову и судорожно сжала руки.

— Если вы хотите, я вам могу помочь. Отвезете Петьку и Машу в Уфу, к моей сестре. Там у меня дочка. Ну и сами у нее останетесь. О билетах я похлопочу...

— Не знаю, как вас благодарить, Антон Петрович. — Елена Васильевна поднялась с места, наполненные слезами глаза смотрели доверчиво и ласково. Но Антон Петрович старался не замечать этого. На душе у него было совсем другое чувство.

Вошел коновод Федор Чугунов и доложил, что баня готова.

— А где Петя? — спросил Осипов.

— А он с ихней девочкой с горы на салазках катается.

— Добре, сейчас вместе пойдем. Комиссар уже там?

— Так точно. Он уже раздевается.

На краю села, под горкой, возле небольшой речушки, стояла баня. Маша с Петей, оседлав вдвоем салазки, хохоча и взвизгивая, катились вниз с горы.

Маша приветливо улыбнулась Осипову. Антон Петрович хотел было отослать детей домой, но жаль было нарушать их веселье. Кинув в ребят снежком, он вошел в баню.

Баня была вытоплена наславу.

— Ну и благодать! — Антон Петрович был в самом благодушном состоянии. Рьяно натирая мочалкой спину Абашеву, он говорил. — Понимаешь, Миша. У людей бывает внешняя сторона жизни, которая, как коркой, покрывает настоящую жизнь.

— Понимаю, не все вещи таковы, какими они нам представляются. А ты не очень нажимай, а то шкуру сдерешь, — шутливо сказал Абашев.

— А что, больно? Хорошо, буду осторожней. Ты прав, Миша, прав Я вот после четырех месяцев войны на все стал смотреть другими глазами. Жизнь во сто крат ценней стала. Видно, оттого, что на глазах гибнут тысячи жизней.

— Да еще каких! — вставил Абашев.

— Ты знаешь, я нутром чувствую, что буду еще долго жить.

— Я догадываюсь, с какого часа это началось у тебя, — усмехнулся Абашев.

— С какого?

— С того самого, как приглянулась Русакова.

— Ты вот все шутишь, а мне совсем не до шуток.

— Как раз я тоже не шучу. Может быть, я не так разговаривал, но мне от души хотелось помочь тебе разобраться в самом себе. Мне хотелось знать...

— Подожди! — перебил Антон Петрович. — Тебе хотелось знать, забыл ли я жену и как быстро залечивает жизнь раны?

— Да!

— Так я тебе должен сказать, что моя рана, пожалуй, не залечится никогда. Я понимаю, что прошлое невозвратимо, как и сама молодость, но это не забудется! У меня до того ярко перед глазами эта картина: Валентина прижимает к груди Витьку, а какой-то фашистский гад целится в них из автомата. Нет, этого я, брат, никогда не забуду! И тем более сейчас. Вот тут-то ты, милый друг, не прав со своим легкомысленным сватовством. Елену Васильевну я просто уважаю и болею за нее душой, как за всякую другую женщину, которую война застигла здесь врасплох. Ведь их место с детьми в глубоком тылу.

— Прости, что я другое подумал...

Договорить Абашеву не пришлось. За окном хлестко затараторили пулеметы. Огромной силы взрыв так встряхнул баньку, что, казалось, она вот-вот развалится.

Осипов бросился в предбанник, накинул на плечи бурку и выскочил на снег. Немецкий истребитель, беспрерывно стреляя, шел вдоль речки на бреющем полете. Над лесом, в полосе обороны первого и второго эскадронов, разворачивалось около двадцати «Юнкерсов».

— Давай, Миша! — вернувшись, крикнул Осипов.

Быстро одевшись, Антон Петрович выбежал на улицу. Коновод Федор Чугунов с перекошенным от гнева лицом, запыхавшись, нес безжизненно висевшее на его руках тело Маши.

— Совсем? — хрипло спросил Осипов.

— В грудь, товарищ подполковник. Целую очередь. Я бежал, хотел в щель их сховать, но не успел, — виновато ответил Федор.