Леонид Борич - Случайные обстоятельства

— Что — «не»? — переспросил Редько, набирая новокаин.

— Само, говорю, не проходит, — ответил Новичков, пряча улыбку.

— Так мы же об этом с тобой уже говорили, — возмутился Редько.

— Я думал, товарищ капитан, вам еще хочется поговорить...

Редько внимательно посмотрел на матроса, хотел уже отругать за болтливость, за эту его усмешку, но раздумал и только спросил участливо:

— А тебе, наверно, нелегко служить, Новичков?

— Почему, товарищ капитан?

— Насмехаться любишь. А боцман, по-моему, этого не любит. Да и никто не любит... Наряды небось перепадают вне очереди?

— Бывает иногда, — согласился Новичков. — Но это только на берегу. А вообще-то ничего, служить можно.

«Разгильдяй из разгильдяев, — думал Редько о Новичкове, — и штурманенку за него не раз уже попадало, а заодно и штурману доставалось, но вот как в море — золотой Новичков парень, во всем можно положиться, не то что в базе, на берегу. И почему так?..»

— Ну ладно... Ты не смотри сюда. Я тебя уколю разок... Ты давай пока об отпуске думай. Или о девушке... Есть у тебя девушка?

— У кого же их нет?..

— Как это — у кого!.. У меня вот нет, например... Ну-ну, не дергайся! И вся-то боль... Посиди так немного.

Володин, склонившись над картой, вел прокладку. Он так увлекся этой работой, что не сразу заметил вошедшего в рубку командира.

— Сидите, штурман, — остановил его Букреев, когда Володин начал привставать из-за прокладочного стола.

Букреев прошел к дивану за спиной штурмана — вообще любил здесь сидеть — и, усаживаясь, спросил:

— Филькин отдыхает?

Володину неловко было отвечать, сидя спиной к командиру, но и оставить хоть на время прокладку он сейчас тоже не мог, и Букреев, как будто поняв затруднение штурмана, тоном приказания сказал:

— Вы работайте, работайте, штурман...

— Есть... — Но все же не мог он вот так разговаривать со своим командиром, и, полуобернувшись, он ответил о Филькине: — Отдыхает, товарищ командир. Умаялся от трудов праведных.

— Я вот вспомнил... — Букреева познабливало, никак он что-то не мог согреться после мостика. — Лет пять назад посадил вас на этом же маяке. Как Филькина сегодня...

— Я, кажется, хоть название помнил, — сказал Володин, удивляясь, что ведь действительно командир подловил его когда-то на этом же маяке.

— Нет, вы просто понахальнее были, — усмехнулся Букреев. — Уже тогда...

Очень клонило ко сну, и Букреев решил вздремнуть немного.

— Старпом сейчас доложил, — проговорил он негромко. — Кто-то там из ваших заснул на вахте. Конечно, устали... Придется отменить учения...

— Устали не устали, а спать на вахте не должны. Накажем, — заверил Володин, испытывая какое-то недоумение из-за спокойного голоса командира. — Разберемся, товарищ командир.

— Есть такая формула у флотских шутников, — вздохнул Букреев, — «наказать и разобраться». Вы пообещали именно в таком порядке: сначала — наказать, а потом — разобраться.

— Я сначала все-таки разберусь, товарищ командир, — пообещал Володин.

— Вы меня этим очень обяжете, Сережа...

Это было как удар в спину. Володин вздрогнул и медленно обернулся. Букреев как будто уже спал.

Нет, не ослышался — так он и сказал: «Сережа...» Он, который даже по имени-отчеству редко когда называл своих подчиненных... Что это с ним сегодня? Устал, что ли?

Из динамика над штурманским столом вдруг громко зазвучал старинный романс:

Кто-то из радистов явно не рассчитал, и Володин, приподнявшись, убавил громкость.

«Неужели не накажет? — растерянно думал он. — Мой подчиненный на вахте заснул!.. А он.. — Володин покосился на командира. — А он — спит...»

Ничего что-то Володин не понимал, и велико было искушение...

— Товарищ командир, — тихо позвал он, лихорадочно придумывая, что же сказать, о чем спросить, если окажется вдруг, что Букреев не спит все-таки.

— Штурман, — сказал Букреев, не открывая глаза. — Когда жениться думаете?

— Когда прикажете, товарищ командир, — улыбнулся Володин. Так он и не понял, спал командир или нет.

Оба они надолго замолчали, только плыл из динамика старинный романс: «Я ее полюбил, полюбил горячо, а она на меня смотрит так холодно́...» Да за стенкой, в центральном посту, шла себе и шла обычная лодочная жизнь: запросы, ответы, команды...

— А скажите, штурман, — сонно проговорил Букреев, — ваши подчиненные боятся наказаний?

Вот! Это был уже привычный Букреев, и, хотя, судя по вопросу, начинался неприятный разговор, на душе у Володина полегчало: знал по крайней мере, в чем дело.

— Думаю, что... конечно, побаиваются, — с достоинством сказал Володин.

Над этим он никогда как-то специально не думал, знал просто за собой право наказывать, когда считал это необходимым, пользовался узаконенной своей властью над другими людьми, давно к ней уже привык, чтобы не особенно даже и замечать ее и не помнить о ней постоянно, и сама эта власть, как и возможность наказать кого-то, его не волновала, как не волновало его такое же право командира или старпома по отношению к нему самому, но по себе знал, конечно, что любое наказание, пусть даже и заслуженное, всегда неприятно. Да и кому вообще это может быть безразлично?..

— А вы, штурман? Тоже побаиваетесь моих взысканий?

Володин подумал, что само слово «боязнь» — не то какое-то слово, и не оно определяло его отношения с подчиненными и с командиром, — ведь и подчиняясь, можно подчиняться с достоинством. Но как объяснить это Букрееву — он не знал.

— Официально давно не наказывался, товарищ командир, — уклончиво ответил он. — Больше месяца...

— Действительно, давно... Значит, просто уже не помните?

— Наверно, не помню, — согласился Володин, то есть пришлось вот согласиться...

Букреев посидел молча за его спиной и вдруг сказал задумчиво, но и с какой-то долей иронии, если его слова будут приняты слишком серьезно:

— А мне, представьте, когда-то хотелось, еще в годы розового лейтенантства, чтобы подчиненные стыдились моего взыскания. Прежде всего — стыдились... Утопия, конечно.

Володин удивленно молчал, не смея обернуться. Это был явно неслужебный разговор, это, как говорил обычно сам командир, была сплошь «беллетристика», а Букреев никогда ею не баловал своих подчиненных. И проскользнуло в ней что-то более серьезное, чем было в тоне Букреева, а может, это была просто расслабленность, и с сочувствием Володин решил: «Конечно, устал...»

Захотелось предложить командиру хоть на полчаса воспользоваться диваном, на котором тот сидел сейчас, но предлагать было, пожалуй, неловко...

— Многие... и стыдятся, товарищ командир, — все-таки выдавил из себя Володин, низко склонившись над картой. Сказал он это с таким трудом, как будто в открытую, бессовестно прямыми словами объяснился в уважении к своему командиру.