Анатолий Тоболяк - История одной любви

Индусы верят во множественность жизней. Может быть, мы встречались уже в предыдущей жизни? Не знаю, не хочу знать!

Мои приятели оценивающе оглядывали наших одноклассниц, преследовали их. Но ни одной серьезной школьной любви! Увлечений — тьма. Поцелуи, клятвы, слезы, обещания — непременное школьное многоборье. Я чемпион по многоборью. Я в отличной спортивной форме.

Визг тормозов. Таксист вопит:

— Жить надоело? Ослепли?

А в ее глазах зеленые огоньки: путь открыт.

— Почему ты пошел за мной?

— Это мое хобби. Я преследую всех красивых девушек.

— Ах, всех!

— Всех преследую, но заговорил только с тобой.

— Сначала я подумала, что ты какой-то хулиган.

— А я сразу понял, что ты марсианка. На Земле таких не бывает.

— Вруша и льстец!

— Я — чемпион по многоборью.

— По какому такому еще многоборью?

— Вздохи, пожатия рук, нежные слова, клятвы. Знаешь, что это такое? Ничего не будет.

— А что будет?

— «Вы обязаны говорить правду и только правду». Я приведу тебя к присяге. Вот на этой скамейке.

— Она покрашена.

— Тогда на этой. Сядьте! Положите руку на мою ладонь, как на Библию. Поклянитесь!

— Обещаю говорить правду и только правду.

— Итак, ваше имя?

— Катя. То есть Екатерина.

— Фамилия?

— Наумова.

— Возраст?

— Семнадцать и еще немножечко.

— Вы не замужем, Катерина Наумова?

Она прыснула.

— Отвечайте.

— Нет.

— Не помолвлены?

— Нет.

— Под судом были?

— Никогда!

— Родственники за границей? Это пропустим… Любите читать, Катерина Наумова?

— Очень!

— Достоевский? Михаил Булгаков? Леонов? Фолкнер? Стерн? Эти имена вам о чем-нибудь говорят?

— Да… я читала, но не всех.

— Ваши увлечения?

— Шитье и вязание. И еще… шахматы.

— Как вы относитесь к фильму «Андрей Рублев»?

— Мне понравилось…

— Только-то? Гениальный фильм! Бываете на Таганке?

— О, еще бы! Недавно смотрела «Гамлета». Девчонкам не понравилось, а мне очень.

— Ну ладно! Я удовлетворен. В каких отношениях вы находитесь с неким Сергеем?

Она рассмеялась, закинув голову.

— Мы знакомы…

— Давно?

— Не очень… А кажется, очень давно.

Я положил ладонь поверх ее руки.

— Теперь поменяемся ролями. Клянусь говорить правду и только правду.

Она закусила губу, словно решая трудную задачу.

— Ну-ка, отвечайте, как ваша фамилия?

— Кротов, ваша честь.

— Кротов… Кротов… Это такой подслеповатый зверек, да?

— Так точно, ваша честь.

— Мне не нравится эта фамилия. Нет, не нравится. Ну-ка, отвечайте, Сережа Кротов, сколько у вас троек в аттестате?

— Ни одной.

— А пятерок?

— Одна. По литературе.

— Ой, самый трудный предмет! А скажите, сколько раз вы сидели с девушками на скамейке?

— Несчетное число, ваша честь!

— Так я и знала. Вы ловелас?

— А как же!

— Ну-ка отпустите мою руку!

— Ни за что.

— Ладно уж. Это ведь не рука, а Библия. Скажите-ка лучше, кто ваши папа и мама?

— Родители.

— Да нет же! Вот глупый! Кем они работают?

— Отец — строитель. Мать — домашняя хозяйка.

Мы прикусили языки: мимо скамейки двигалась, глядя в упор на нас, подозрительная старуха с клюкой. А едва она отошла…

— Катя…

— Что?

— Пойдем куда-нибудь.

— Куда?

— Где нет ни одной живой души.

— Что ты! Таких мест в Москве нет.

— Есть. Я знаю одно…»

Кротов отсутствовал две недели. На пятый день он позвонил из Улэкита. Слышимость была отвратительной: эфир трещал, словно в небесных сферах шла пулеметная стрельба. Мне удалось понять, что он выезжает в оленеводческую бригаду на озеро Харпичи.

После телефонного разговора я зашел в фонотеку, где Катя наводила порядок в пленках, и передал ей привет от мужа. Весь этот день оттуда доносилось негромкое Катино пение.

Затем Кротов надолго замолчал, словно пропал, сгинул в ягельных пустошах. Катя перестала выходить из глухой прохладной комнатушки, заставленной полками с коробками пленок. Целыми днями она в полном одиночестве печатала карточки. Чтобы успокоить ее, я опять наведался в фонотеку и объяснил, что все бригады находятся очень далеко от населенных пунктов, в глухой тайге.

— А рация? — проявила она неожиданные познания.

Пришлось выдумать, что рация могла испортиться или нет проходимости для волн — это часто бывает в наших северных местах. Но, кажется, я не убедил ее.

В эти дни вместе с редакционной почтой пришло письмо из Москвы на имя Наумовой. Я не сразу сообразил, что оно адресовано Кате. Взяв конверт, я отправился в фонотеку и застал Катю за обычным занятием — перепечатыванием карточек. Я предложил ей на несколько минут прервать работу и немедленно, сейчас же станцевать. Она стиснула руки на груди.

— Письмо?

Я помахал в воздухе конвертом.

Катя так и взлетела со стула.

— От Сережи?

— По-моему, от вашей мамы.

— А-а! — протянула она, словно вместо шоколадной конфеты получила пустой фантик.

Я по-настоящему разозлился на Кротова. Он мог, конечно, дать о себе знать. В это время года рации в оленеводческих бригадах работают надежно, туда летают вертолеты. Не случилось ли в самом деле что-нибудь с этим шалопаем?

Он позвонил на двенадцатый день из Улэкита. На этот раз слышимость была неплохой. Бодрым, напористым голосом Кротов сообщил, что съездил очень удачно, исписал восемь кассет пленки, встречался с оленеводами и первым самолетом вылетает.

— Меня здесь торопят, очередь большая. До свиданья, Борис Антонович!

— До свиданья, — сказал я и бросил трубку на рычаг.

В обеденный перерыв я заглянул в комнату Кротовых. Катя стояла в фартуке перед плиткой и вяло помешивала что-то ложкой в кастрюле.

— Ну, Катерина Алексеевна, — заговорил я с порога, — перестаньте хандрить. Только что звонил Сергей. Он жив-здоров, вернулся из оленеводческой бригады, передает вам пламенный привет и поцелуи. Послезавтра будет здесь, если не помешает погода.

Она даже подпрыгнула:

— Правда? Как хорошо! Спасибо, что сказали!

— Это мой редакторский долг — поднимать дух своих подчиненных. Но на будущее постарайтесь сделать так, чтобы в отъездах он скучал больше, чем вы. Понимаете?

— Не-ет… Вы думаете, он не скучает?

— Не сомневаюсь, что скучает. Но не теряет ни бодрости духа, ни вкуса к жизни. Теперь понимаете?

— Кажется, да… Я постараюсь. Конечно, вам противно смотреть на мою скучную физиономию. Уже все смеются. Я случайно слышала разговор в аппаратной. Говорят, что я по Сереже сохну. Это, конечно, правда, но я не понимаю, что тут смешного?

Я улыбнулся.

— А почему вы в столовую не ходите? Здесь не очень удобно готовить.

— Там люди.

— Вот и прекрасно. Вы что, человеконенавистница?

— Нет, что вы! Просто Сережа просил меня не ходить.