Анатолий Тоболяк - Попытка контакта

Выходит, сначала она меня пожалела (одинокий, неприкаянный, ха-ха!), а потом я ее. Вот и все. Вот и вся любовь. Но Шемякина этого не понимает, ждет продолжения телесериала, хотя никаких обещаний не было, ясно написано «конец» и поставлена точка. Точка!

Я так и сказал Татьяне вскоре после нашего знакомства: ничего серьезного у меня с Шемякиной не было, не верь слухам. (Она ведь на другом факультете, Танька). И еще я попросил ее:

— Христом богом умоляю тебя, Танька, не требуй от меня никогда клятв и признаний! Я сам все скажу, когда захочу и если захочу. Понятно?

Она разъярилась, даже кончик носа побелел, а глаза стали злые, как у рыси.

— По-твоему, Ивакин, я способна вымаливать у тебя подачки? За кого ты меня считаешь? За вторую Шемякину?

Мы здорово тогда поссорились (то есть она распсиховалась и убежала) и неделю без одного дня не встречались и не созванивались. Я извелся за эти шесть дней, чуть не заболел, и на седьмой, проклиная себя за слабость, вечером отправился к ней в общежитие. На полдороге мы встретились, и я поразился ее худому, измученному лицу. Но виду не подал, как поражен, лишь сказал:

— Привет, Сомова! Куда направляешься?

— А тебе-то что? В магазин за хлебом.

— Интересное совпадение! Я тоже в магазин за хлебом. Ты за черным или за белым?

Она огрызается:

— За серым! (А в руках ни сумки, ни авоськи, впрочем, как и у меня).

Ладно! Заходим в магазин, как примерные покупатели. Татьяна приобретает сдобу за семь копеек, я — какую-то дурацкую черствую плюшку за три копейки, на которую смотреть-то неохота. Выходим друг за другом молча. На улице я спрашиваю:

— Ну, теперь куда? За селедкой, что ли?

Она не отвечает, лишь впилась зубами в свою сдобу и озирается вокруг, будто заблудилась и не знает, куда идти дальше, в каком направлении… Стоим, жуем — жадно, остервенело; прохожие на нас косятся: откуда, мол, такие взялись, с какого голодного мыса?

— Как вообще-то дела? — спрашиваю. — Чем занималась шесть дней и шесть ночей? Как проводила досуг?

— Очень хорошо! Прекрасно! Ходила на танцы, в кино.

— Одна или с кем-нибудь?

— С кем-нибудь!

— Молодец, Сомова! Я тоже времени даром не терял. Бар посещал. Знакомства новые завел, то-се. — И чавкаю, чавкаю.

— Рада за тебя. — А сама чуть не подавилась куском. — Ну, пока, Ивакин! У меня свидание.

— Ох, черт! У меня ведь тоже. Опаздываю!

— Пока, пока, Ивакин. И не смей приходить ко мне.

— Никогда?

— Да, никогда!

— Ладно, договорились, — выдавливаю из себя, криво усмехаясь. — Поцелуешь на прощание?

— Нет! И знай: наше знакомство — ошибка. Я все поняла окончательно… ничего у нас с тобой не выйдет.

— Сам так думаю.

— Я брошу институт и уеду домой… чтобы тебя не видеть. Вот что я сделаю!

— Билет купить?

— Без тебя куплю!

— Давай, Сомова! А я вот что сделаю: лягу под трамвай, чтобы тебя не видеть.

— Пожалуйста. Никто не заплачет.

И пошла прочь — быстро, решительно, с расправленной спиной, точно обрела вдруг какую-то высшую, сияющую цель… а я скрипнул зубами, крутнулся на каблуках и двинулся в обратном направлении. Расстояние между нами с каждым шагом увеличивалось; мы удалялись друг от друга, как, предположим, странники в пустыне, отказавшие друг другу в глотке воды. Я точно знал, что она плачет, и сам, одурев от тоски, думал: повеситься надо! на всякий случай! пусть знает!

И тут мы оглянулись. Одновременно! Как это произошло — загадка, тайна, телепатия… но уже в следующую секунду расстояние между нами стало сокращаться со световой скоростью, и мы буквально влетели друг другу в объятия около того же хлебного магазина.

— Ты дурак! — заявила Татьяна, едва мы очухались.

— Ты дура! — радостно сообщил я.

Такими комплиментами мы обменялись.

— Я бы ни за что не пришла первой, — заявила она.

Я в долгу не остался и ответил, что моего прихода ей пришлось бы ждать до второго пришествия. Как она вообще, интересно знать, выдержала сто пятьдесят два часа без меня и осталась при этом жива?

— Да я о тебе просто не думала.

— Взаимно.

— Я тебя не люблю. Так и знай.

— Взаимно!

Именно в тот вечер я позвонил из автомата Таракану. «Ладно, — сказал Таракан кислым голосом. — Ключ найдешь под ковриком у двери». Мне показалось, что Татьяна зубами застучала от страха, когда я сказал, что есть пустая квартира.

Ну вот, она обомлела и прошептала:

— Повтори, что ты сказал.

А я сказал (или, вернее, кто-то внутри меня): «Спасибо тебе, Танька! что бы я без тебя делал!» — и еще руку поцеловал. Разве можно такое повторить?

Хорошо, что как раз зазвонил телефон; я бросился в комнату.

— Кому понадобился несчастный инвалид? — завопил я в трубку.

Я опять подумал, что звонит Шемякина. Узнала от Таракана, что я валяюсь в постели, и спешит выразить сочувствие. Но услышал я мужской голос — твердый, ясный и очень энергичный, который спрашивал Константина Ивакина.

— Ну, слушаю, — сбавив тон, отвечал я и покосился на Татьяну. Она стояла в дверях.

— Костя? Ты? — радостно закричал мужской голос. — Черт побери, малыш, куда ты подевал свой дискант? Ну, здравствуй!

— Здравствуйте. Кто это? — проговорил я и мгновенно оцепенел.

А он продолжал напористо, энергично и страшно радостно:

— Еще спрашиваешь! Ну-ка подумай! Вспомни озеро Шарташ, моментальную фотографию, молочные коктейли, аэропорт в Кольцово… вспомни, как ты ревел… ну, вспомнил?

Некоторое время я не мог вымолвить ни слова. И, наверно, что-то произошло у меня с лицом (какие-то необратимые изменения, как у покойника), иначе с чего бы Татьяна так испуганно подскочила ко мне?

— Откуда ты взялся? — наконец выдавил я из себя.

— Узнал-таки! И то хорошо! Прилетел, малыш. Как всегда, издалека. Помогаю выполнять план Аэрофлоту. Как насчет встречи? Хочу тебя видеть!

— Кто это? — прошептала Татьяна, глядя на меня во все глаза.

Я пошевелил губами; я хотел ей сказать, кто это, но, по-видимому, она не поняла или у меня не получилось.

— А ты надолго? — вымолвил я в трубку.

— Проездом, Костя, проездом! Но наговоримся вдоволь!

— Могу поспорить, минут на двадцать, а то и больше… — Я опять научился дышать и хватанул ртом воздух.

Отец (а это был он) засмеялся:

— Острить научился, смотри-ка! Так как насчет встречи? Можешь приехать в гостиницу?

— Кто это, Костя?

— Нет, не могу. Я нетранспортабельный. Лежу в постели.

— А что стряслось? Болеешь?

— Вроде этого, — ответил я. — С мафией связался. Ножом пырнули.

— Брось! Шутишь, что ли, опять?

— Какие шутки с мафией? В самом деле.

— Ладно, тогда так… — секунду помедлил он. — Я сам приеду, как смотришь?

— А ты знаешь, где мы живем? То есть знаешь, конечно… — засмеялся своей оговорке.